Тем не менее, едва занялась заря, Роджер Хинсдейл первым, а за ним все остальные, включая мистера Паттерсона (появившегося последним), вышли на полуют, чтобы подышать свежим воздухом после духоты кают. Они спешили насладиться при дневном свете панорамой побережья, едва различимого накануне в сгущавшихся сумерках. И если юноши не ознакомились досконально с историей Сент-Люсии, то только потому, что были недостаточно внимательны к рассказу Роджера, в отличие от своего ментора.
Следует признать, что на самом деле история Сент-Люсии ничем не отличается от прошлого других островов Вест-Индии.
Населенный первоначально карибами, которые уже начали обрабатывать землю, остров был открыт Христофором Колумбом
[217]. Появление первых поселенцев относится ко времени открытия острова. Что несомненно, так это то, что испанцы не основали здесь никакого поселения вплоть до 1639 года. Что до англичан, то они владели островом в течение полутора лет в XVII веке.
Однако когда карибы были изгнаны колонистами с Доминики, о чем уже говорилось, на соседних островах вспыхнуло восстание. В 1640 году туземцы-фанатики напали на строящееся поселение. Большинство колонистов были перебиты; спаслись только те, кто успел сесть в лодки и уплыть.
Десять лет спустя сорок французов под предводительством некоего Русселона, человека весьма решительного характера и образа действий, осели на Сент-Люсии. Русселон даже женился на туземке; он вошел в доверие к ее сородичам благодаря своей ловкости и смекалке, и в течение четырех лет, до его смерти, в стране царили мир и согласие.
Сменившие Русселона колонисты оказались менее ловкими и дальновидными. Притеснениями и несправедливостью они спровоцировали туземцев на грабежи и убийства колонистов, что повлекло за собой массовые репрессии, и, разумеется, в ответ началась всеобщая резня. Англичане сочли момент весьма подходящим для вторжения. Флибустьеры и авантюристы наводнили Сент-Люсию, так что мир и спокойствие воцарились там лишь после заключения Утрехтского мирного договора, который провозгласил нейтралитет острова.
– Так, значит, – спросил Нильс Гарбо, – именно с этого момента остров и принадлежит англичанам?..
– И да и нет, – ответил Роджер Хинсдейл.
– Я бы сказал «нет», – уточнил Луи Клодьон, прочитавший все, что имело отношение к острову, к которому направлялся «Стремительный». – Дело в том, что по Утрехтскому договору концессия на управление была предоставлена маршалу д’Эстре, и он в тысяча семьсот восемнадцатом году направил туда войска, чтобы защитить французскую колонию.
– Все верно, – подтвердил Роджер Хинсдейл. – Однако по требованию Англии эта концессия была отменена в пользу герцога Монтаня…
– Точно, – подтвердил Луи Клодьон, – но по новому требованию Франции и эта концессия была аннулирована…
– Какое это имело значение, если на острове остались английские колонисты?..
– Несмотря на то, что они там действительно остались, по Парижскому договору тысяча семьсот шестьдесят третьего года полная и безраздельная власть над колонией была передана Франции!
Это была истинная правда, и Роджер Хинсдейл, весьма решительно настроенный защищать свою точку зрения, был вынужден это признать. В последующий период остров стал процветать благодаря предприятиям, основанным там колонистами с Гренады, Сент-Винсента и Мартиники. В 1709 году остров насчитывал тринадцать тысяч жителей, включая рабов, а в 1772 году – более пятнадцати тысяч.
Однако и впоследствии Сент-Люсия продолжала оставаться ареной борьбы великих держав, и Роджер Хинсдейл добавил:
– В тысяча семьсот семьдесят девятом году остров был захвачен генералом Аберкромби и перешел под британское владычество…
– Знаю, знаю, – ответил Луи Клодьон, не желавший уступать, – но по договору тысяча семьсот восемьдесят третьего года он снова был передан Франции…
– …чтобы в тысяча семьсот девяносто четвертом году вновь стать английским, – объявил Роджер Хинсдейл, отвечавший контраргументом на каждую приводимую дату.
– Здорово!.. – воскликнул Тони Рено. – Держись, Луи, и скажи-ка нам, когда над островом вновь затрепетал французский флаг…
– Конечно, Тони, остров действительно был признан французской колонией в тысяча восемьсот втором году.
– Но ненадолго, – поспешил заметить Роджер Хинсдейл. – После разрыва Амьенского договора
[218] в тысяча восемьсот третьем году он вновь перешел к Англии, и на сей раз окончательно, надо полагать.
– О! Окончательно!.. – воскликнул Тони Рено, сделав весьма пренебрежительный жест.
– Решительно, Тони, именно окончательно! – сказал Роджер Хинсдейл, который «завелся» и постарался вложить в ответ как можно больше иронии. – Уж не ты ли собираешься захватить его в одиночку?..
– А почему бы и нет?.. – не замедлил с ответом Тони Рено, гордо подбоченясь и приняв вид завоевателя.
Нильс Гарбо, Аксель Викборн, Альбертус Лейвен и Магнус Андерс были совершенно в стороне от этой дискуссии между англичанином и французом. Ни Дания, ни Голландия никогда не претендовали на колонию, ставшую сейчас яблоком раздора. Возможно, Магнус Андерс мог бы примирить спорщиков, заявив права на остров со стороны Швеции, которая не имела теперь в архипелаге ни одного, даже самого крошечного, островка, но не в его характере было вступать в бесплодные препирательства.
Однако поскольку дискуссия грозила выйти за рамки простого спора, в беседу вмешался мистер Гораций Паттерсон со своевременным замечанием «quos ego!»
[219], обновленным Вергилием и от которого не отрекся бы и Нептун.
А затем тихо добавил:
– Спокойно, мои юные друзья. Уж не хотите ли вы отправиться на войну?.. Война, этот бич человечества!.. Война… Bella matribus detestata, что значит…
– На хорошем французском, – воскликнул Тони Рено, смеясь, – «отвратительные мачехи»!
Услышав столь вольный перевод с латыни, вся компания отчаянных весельчаков разразилась хохотом, тогда как ментора даже передернуло.
Короче говоря, пикировка кончилась рукопожатием, проделанным с несколько натянутым видом со стороны Роджера Хинсдейла и совершенно чистосердечно со стороны Луи Клодьона. Затем обе высокие договаривающиеся стороны согласились с тем, что Тони Рено не должен предпринимать никаких попыток с целью освобождения Сент-Люсии от английского владычества. Единственное, что Луи Клодьон счел возможным добавить, так это то, что вскоре пассажиры «Стремительного» убедятся de visu
[220] и de audita
[221], что если над островом сейчас и развевается британский флаг, то тем не менее там на всем – нравах, традициях, манере поведения – лежит неизгладимая французская печать. Высадившись на Сент-Люсии, Луи Клодьон и Тони Рено вполне могли бы решить, что попали на Дезирад, Гваделупу или Мартинику.
