Отдаю себе отчет, что профессия у медиков очень осмотрительная. Понимаю это запросто. Не жду, что они станут совать этот материал в печать сломя голову и советовать фармацевтическим компаниям включать живых уховерток в ингаляторы. Такое медики склонны сперва перепроверять. Понятное дело, врачи не будут торопиться выписывать по рецепту что-нибудь вот такое: «Два пшика четыре раза в день, в каждый добавьте по уховертке». Может, такое всего раз получилось. Чистое совпадение. Но факт тем не менее имеет место. Насекомое в расцвете сил попадает в мои бронхиальные трубки и не успевает даже оглядеться толком, как пулей вылетает обратно. А я вдруг дышу лучше некуда. Возможно, такое подпадает под широко понимаемое определение Альтернативной Медицины. Возможно, пройдут годы, и мы все будем это вдыхать. Я пока никаких побочных эффектов не ощутил. Если начнутся, вы узнаете о них первыми.
Аппендицит нынче почти не считается
Были времена, когда за это хоть чуть-чуть уважали. Когда-то аппендикс действительно считался. Я до зарезу желал знать, с чем тут оказались остальные. «А, на вон того внимания не обращайте. Аппендикс вырезают всего-то». Теперь, если хочешь поведать о своем аппендиксе или гландах, история должна быть ого-го. Это должно быть одиночное плавание вокруг света в ураган. Врач пошагово инструктирует вас по радио, и вы применяете самый чистый камбузный нож. Если проделать такое самостоятельно, кое-какого уважения все же удостоишься.
Я держал это в себе чересчур долго. Все мелочи нужно было удалить еще в 50-х. О тройном шунтировании тогда и не слыхивали. На вашем месте я бы провернул это дельце как можно скорее. Шарм выветривается. Старушки с сумками-тележками на автобусных остановках подсуетились с тройным шунтированием уж года два-три как.
Когда моему отцу удаляли аппендикс, замер весь дом. Отцу хватило здравого смысла сделать ту операцию в 1956-м. Мы сообща сидели за кухонным столом и выкрикивали: «Зубную щетку… две чистые пижамы… щетку для волос и расческу!» Мама записывала. Далее мы все собирали папе сумку. Отцов аппендикс включили даже в семейные молитвы. Все домочадцы собрались у порога — провожать. Мы произнесли краткие импровизированные речи, обняли отца и пообещали ему, что будем вести себя хорошо. И записали точное время операции на календаре в кухне.
Нынче грыжи — пучок пятачок. И все же человек с соседней койки умудрился неимоверно прославиться аж в 1989-м. Когда грыжа его настигла, ему хватило ума добывать нефть в пустыне. Его мотало по ухабам от оазиса к оазису в кузове санитарного внедорожника. Какой-то доброжелательный бедуин промокал ему лоб футболкой с Лоренсом Аравийским
[98]. Грыжа у того малого определенно была шикарная, и медсестры остались от нее в восторге.
Главная незадача с нервными срывами состоит в том, что они либо тяжелые, либо небольшие. Даже после того, как их было шесть. Я все никак не могу вырваться из лиги небольших. Меня спасла одна женщина из Корка, разработавшая гениальную систему оценок. «Слушай-ка, пацан: шесть небольших равны одному обалденному тяжелому, только так!» Я заключил ее в объятья. При таком подсчете шесть-семь тысяч гланд равны одному тройному шунтированию. Но где же взять столько гланд?
Муж или мышь?
Книга наказывала мне лежать в постели после того, как проснусь. Не вставать двадцать минут и повторять про себя позитивные мысли. Вот я и начал — лежа: «Я хорошая достойная личность». Минут через десять добрался до: «Я способен взобраться на Эверест со сломанной ногой, если всерьез возьмусь за это дело».
Вот тут-то в комнату ворвались Чернушка, Верба и Кыш. Окружили кровать и промяукали кое-какие свои мысли — голодные и взбешенные. «Давай же, Пат, шевелись, ты нам завтрак задержал на десять минут». Я побрел вниз и открыл три жестянки корма, продолжая повторять про себя: «Я дитя Вселенной, я вправе здесь находиться». После чего отправился наверх и вновь улегся. По-прежнему ощущал себя немножко негативно, а потому попробовал так: «Я всего лишь мышь, когда мыслю как мышь». Мои мышиные чувства только-только начали успокаиваться, и тут внизу зазвонил телефон. «Привет, Джек, у тебя киянка найдется?» Голос на том конце провода не удосужился проверить номер, ничего такого. Назвал меня Джеком и сразу перешел к разговору о киянках.
«Меня зовут не Джек. Вы ошиблись номером». Уверенность в собственном голосе привела меня в восторг. Ни следа мыши. «Ну и кто же тогда у телефона?» Я ответил: «Дитя Вселенной, которое в контакте со своим центром силы».
Там примолкли на мгновение, затем произнесли: «Так держать, братан», — и повесили трубку. Книга теперь велела мне распахнуть окно в спальне и наполнить себе дух новым днем. Я распахнул окно — и поднялся трезвон. На стене снаружи замигал синий огонек. О том, что сначала нужно отключить домовую сигнализацию, книга ничего не сообщала. Я ринулся вниз и набрал код сигнализации. Затем позвонил на пульт охраны и сообщил о ложной тревоге. Если не проделать этого немедленно, дом вскоре окружат другие синие огни — и Гарда с мегафонами.
Я подался обратно к открытому окну, чтобы наполниться новым днем. Первый глубокий вдох сразил меня внезапной болью, от которой я чуть не сложился пополам. Не до конца понимаю, что случилось, но, кажется, у меня треснуло ребро, поскольку что-то совершенно определенно щелкнуло. Ни кашлять, ни чихать не могу, очень больно. Мне на будущее: лучше стану делать первую часть — лежание в кровати, а новый день пусть наполняет кого-нибудь другого.
Время колючей жары, зимние фуфайки
Раннего начала лета мы в свое время страшились. Зимние фуфайки были суровы и колючи. Застегивались до самой шеи, и поэтому рубашку тоже приходилось застегивать до упора. Иначе о деревенской старомодной штукенции, которую ты поддеваешь, узнают друзья.
Если май задавался зверски горячий, получалось форменное смертоубийство. Казалось, от жары колючие участки фуфайки на тебе шевелятся. «Ма, я испекусь, можно мне летнюю фуфайку?» Будь мама сама по себе, она бы, наверное, согласилась. Но в углу сидит бабуля, обремененная накопленной мудростью. «Одна ласточка весны не делает». Сказала как отрезала. Но на том дело не заканчивалось. Бабушка всегда вспоминала какого-нибудь юнца со своей малой родины, перебравшегося в летнюю фуфайку неприлично поспешно. Через две недели он был покойник — по сумме воспаления легких, бронхита, воспаления гланд и рахита. Звался он неизменно Кевином.
«Мам, я помираю от жары. Все ребята уже в летних фуфайках». Чувствовалось, что мама колеблется. До освобождения от колючести рукой подать. Но бабуля оставалась в своем углу и по-настоящему знала, чем тебя прищучить. «Покуда май — ни лоскута с себя не сымай». Убойный довод. Очевидно, дедуля снял с себя лоскут-другой, пока она отлучилась в Дублин прикупить побольше славных колючих фуфаек. И уехала-то всего на денек, но этого деду-бедолаге хватило, чтобы нырнуть с разбегу в жар и озноб, головокружения, тройное воспаление легких и рахит. Без толку ныть: «Мам, все остальные ребята лоскуты с себя поснимали». Бабуля свое слово сказала.
