11:50. Старик сказал, что ему неимоверно трудно с кинозвездами и телевизионными знаменитостями. На прошлой неделе он видел на улице метеоролога из телевизора и хотел спросить его, нервничает ли он вообще перед камерой. «Но я вечно не могу собраться с духом. Вроде как иду за ними следом, пытаюсь расхрабриться, но — ныряючи в дверные арки и приседаючи за автомобилями, чтобы меня не заметили. А еще — пугаючись: а ну как решат, что я их преследую».
Полдень. Перешел улицу поздороваться с Остином, который торгует газетами и книгами возле Ирландского парламента
[143]. А еще он развешивает афиши моих поэтических концертов, поэтому я просто должен ему по крайней мере один банан.
12:30. Плакать в библиотеке ИЛАК я не собирался. Но перед телевизором сидели трое или четверо людей в оранжевых наушниках. Смотрели запись матча между «Манчестер Юнайтед» и «Бенфикой» из финала Кубка европейских чемпионов. Внезапно игра завершилась, и все игроки бросились по очереди обнимать сэра Мэтта Базби, некоторые рыдали от избытка чувств. Я стоял и думал о Мюнхенской авиакатастрофе
[144], о стариках и о трамваях, и пришлось укрыться за стеллажами, потому что слезы струились у меня по лицу и плюхались на ковер.
23:45. Купил упаковку футбольных леденцов, наудачу, чтоб добыть карточку с Полом Макгратом
[145], но в итоге нашелся какой-то парень из «Челси», о котором я и не слышал. Человек в магазине не дал мне заглянуть в упаковку перед покупкой, что, на мой взгляд, некрасиво. Ни калейдоскоп я ему не дал, ни банан. Если у кого есть карточка с Полом Макгратом из леденцов, у меня мильён других на обмен.
Заберите меня отсюда!
На любой вечеринке полностью расслабленно я себя чувствую только в уборной. Закрываю за собой дверь — и напряжения как не бывало. Нет нужды изображать, что мне обалденно, ничего такого. Не надо разговаривать, смеяться и произноситься что-нибудь умное. Иногда хочется остаться в уборной на весь вечер.
Люди толпятся снаружи с бокалом в одной руке и тарелкой в другой. Если засвербит в носу, никак его не почешешь. Гости начинают сбиваться в стайки, и никто не хочет одиноко стоять в стороне.
На этом этапе я принимаюсь паниковать. Прошу, пусть я окажусь в какой-нибудь стайке. Пусть я не останусь стоять один. Люди решат, что со мной что-то не так. Все равно что корабль тонет и все хотят в спасательную шлюпку.
Поразительно, с какими издевательствами приходится мириться. Люди берутся разговаривать с тобой на темы до того скучные, что краска с дверей осыпается. Стоишь, киваешь, делаешь вид полной увлеченности, поскольку знаешь, что за тобой следит хозяйка.
Еда ни с того ни с сего не похожа на себя. Никто не рвется переспрашивать, а что вот это такое, потому что всем полагается понимать. Маленькие кусочки мяса или рыбы или чего-то еще перечеркнуты сверху крест-накрест чем-то густым и текучим и пришлепнуты к крекеру. Откусываешь разок — и вся конструкция разваливается у тебя в руках.
Часа через три люди начинают уставать от смеха и всего, что произносят другие люди. Комнату охватывает неловкое молчание. Самое время отправиться в уборную и там забаррикадироваться.
Рано или поздно какой-нибудь бузотер предложит «а давайте споем», и всех и каждого за нутро схватит ледяная рука. Кого-нибудь сейчас попросят, и внезапно все вперяют взгляды в пол.
Вечеринка превращается в упражнение на выживание. Петь не желает никто, а потому все принимаются выкрикивать чье-нибудь чужое имя.
Гости подначивают друг дружку с пугающей страстью, потому что лучший способ обороны — нападение. Этот заход на ритуальное унижение именуется «Спой-песенку».
Куда девались жмурки, «прицепи хвост ослику» и милейшее красное желе?
Кристи на крыше
8:30. Проснулся на полу в гостиной… продрог, задубел, как накрахмаленная сорочка, привалившись к бобовому пуфу. Последнее, что смог вспомнить: в полночь слушал расслабляющую аудиокассету. Сработало.
Они прибыли вместе еще до завтрака. Даже легли рядышком на коврик, артелью, клянусь, — счета от «Борд Телекома» и от КЭС. «Вдарим по Пату славными здоровенными счетами». Убрал их с глаз подальше — котику Вербе в корзину, и тот немедля уснул поверх них. Может, если обмазать конверты «Вискасом с тунцом», Верба их ради меня даже съест.
9:10. Телефон зазвонил за завтраком. Не только ошиблись номером — некая очень властная дама потребовала, чтобы я позвал Кристи. Я ей ужасно соврал. Сказал, что Кристи все еще сидит на крыше, а опытная команда психотерапевтов пытается сманить его вниз при помощи тарелок с рисовыми хлопьями и меда. Больше эта женщина сюда звонить не будет.
10:00. Никогда целиком не смогу привыкнуть к мысли, что на работу идти вообще-то не надо. Сегодня было немножко совестно за то, что я поставил кассету с Чаком Берри, налил себе в кружку кофе, снял с пишущей машинки чехол и сказал: «Так, пальчики… Займемся-ка… пришли две квитанции, поэтому полный вперед!»
11:30. Чувствовал себя замечательно. Хорошо взялся за новехонькую радиопостановку про человека, который программирует свой пульт от телевизора так, чтобы поднимать и опускать им платный мост, когда захочется. А еще этот человек может переключать светофоры и встает на Меррион-Гейтс
[146], тормозя движение ДАРТ.
12:00, полдень. Изумительно, какие мысли внезапно посещают тебя, если целиком погружен в новую радиопостановку. «Ах-х-х-х-х-х! Сегодня же день мусора, а я совершенно забыл выставить на улицу мешки!» Я и на прошлой неделе забыл. На этом этапе они набродили мне экзотических газов, что с наступлением темноты окутывают сад лучистым сиянием. Завязывать их наглухо я побоялся — еще не хватало, чтобы они рванули и вышибли все окна в северном Дублине.
