Ужасно трудно относиться к какому угодно публичному выступлению Фрэнка Синатры как к «Непревзойденному Событию». Если бы Красное море расступилось, когда он поет «Песни для свингующих влюбленных»
[154], тогда ну примерно еще куда ни шло. У меня нет никакого желания приобрести себе пылесос «Непревзойденный», если только он не из таких, что интуитивно знают, когда дом нуждается в уборке. Такие пылесосы включают себя в розетку и бесшумно скользят по всему дому, пока работа не выполнена безупречно. После чего опорожняют себя, выставляют мешок на выброс и оставляют мне об этом записку, затем убирают себя на хранение. Вот это непревзойденно.
Одна женщина сказала мне вчера, что чуть не умерла, увидев, в каком состоянии комната ее дочери. Сказала, что собирается убить ее, когда они сегодня увидятся. Ее муж уроет ее сына за его табель из школы. Потроха его на подтяжки пустит. Так выражался Влад Колосажатель. Но вот он-то, думаю, не преувеличивал.
СЛАВА АРМИТЕДЖУ ШЕНКСУ
Мечтаю узнать, кто такой Армитедж Шенкс
[155]. Отчаянно желаю поблагодарить его. Его имя — неотъемлемая часть стольких пи-пи, что я уже потерял им счет. Я видел эту надпись на всевозможных писсуарах — от баров до первоклассных гостиниц. Более того, где бы ни собирались отлить мужчины по двое-трое, там всегда найдется Армитедж Шенкс.
Хочу сочинить ему прочувствованное письмо благодарности. У меня такое ощущение, что мы знакомы лично, поскольку у нас с ним было столько сокровенных встреч. Когда б ни думал я о них, бываю глубоко растроган. «Дорогой Армитедж, меня зовут Пат, мне почти 51 год. Если исходить из среднего дневного показателя в пять пи-пи, в жизни у меня их уже случилось, по моим оценкам, 93 135. Дополнительные 60 я включил, чтобы учесть високосные годы. Армитедж, у меня от этой цифры дух захватывает. Не хвастаюсь, ничего подобного. Скорее, отдаю себе отчет, до чего значимую роль вы играете в моей жизни. Спасибо вам. Прошу вас поблагодарить и миссис Шенкс. Если достигну когда-нибудь золотого показателя в 100 000, надеюсь устроить торжества и буду счастлив пригласить вашу персону вместе с супругой и всеми малютками Шенксами. От души надеюсь, что всем вам удастся явиться. Ваш, с огромной признательностью, Пат Инголдзби».
Да мне неизвестно, где он живет, — более того, я вообще ничегошеньки о нем не знаю. Воображаю, что он ведет жизнь эсквайра где-нибудь в Беркшире. Его прадедушка изобрел писсуар, надолго застряв на необитаемом острове. В один прекрасный день, праздно рисуя на белом песке палочкой, он вдруг произнес: «Гёспадзи, сдается мне, вот оно — то, что изменит историю пи-пи, какой нам она ведома». И действительно. Представляю себе, что нынешний Армитедж располагает очень изысканным плавательным бассейном в форме исполинского розового писсуара.
Такой бассейн — не ради того, чтобы пускать пыль в глаза, а в память о прадедушке, выбравшемся на берег в Дувре после грандиозного заплыва с изгнания на коралловом рифе домой. За несколько мгновений до того, как изможденно отключился, он набросал чертежик на английском песке и подписал его палочкой. Остальное — история нашего общества.
Армитедж, что б мы без тебя делали.
Непростое это дело — сходить по-маленькому
Человек сказал мне, что собирается прогуляться в комнату для мальчиков. Я на миг призадумался. Мы пили кофе в «Бьюлиз». Ну уж как Бог свят нет у них тут детской игровой комнаты. «Куда-куда вы собираетесь?» Он посоображал секунду. «Эм-м… руки помыть иду». Тут во мне внезапно взыграло чудовище. Я решил вынудить человека произнести то самое слово. «Но у вас совершенно чистые руки. Ни пятнышка. Скажу больше: редко доводится видеть такую безукоризненно чистую пару». «Нет-нет… я в том смысле, что… насчет собаки кое с кем условиться». Черта с два. Никаких собак в ресторане. И никаких сделок ни с кем в кафе, да еще и насчет собаки.
Одна моя тетушка называет это клозетом. Я поймал себя на мысли: интересно, а вот этот человек, у него в словаре эвфемизмов есть такое слово? «Кхм… вы заикнулись о собаках. Рыжий сеттер или кто?» На этом этапе он уже явно был готов лопнуть. «Нет, я не имел в виду настоящую собаку. Посетить. Я намерен посетить».
Я сказал ему, что обожаю посещать. Особенно, если у человека, которого посещаешь, есть собака. Можно вывести ее погулять, бросать палки и кричать «апорт!», «сидеть!» и «лежать!».
У человека истощались и время, и учтивые фигуры речи. И потому я решил немножко помочь ему. «Скорее всего вы на самом деле хотите сказать мне, что в делах людей прилив есть и отлив. Уильям Шекспир так сказал. Бессмертный бард рекомендовал с приливом достигать успеха»
[156]. Вот этого мне говорить точно не стоило. Подействовало бы так же, если б нянечки отвернули все краны в палате, чтобы побудить очень застенчивого пациента. Мой собеседник попросту не мог больше ждать. Он выпалил что-то насчет умиротворения природы.
«А, ну это же совсем другое дело! Не сам ли У. Б. Йейтс, полеживая на диване, когда уныл и грустен взор, воспоминал он в упованье про нарциссы, пляски и задор?»
[157]
Человек корчился в муках. Умолял меня перестать с ним разговаривать о поэтах и собаках. Но он сам первый начал, а я теперь не мог остановиться.
«Не Уильям ли Мэйсфилд писал, что сей дикий зов и внятный зов, пред коим нельзя устоять?»
[158] Ответа не последовало. Человек удрал. Доить ящерку помаленьку — или по-маленькому, или как там.
Будьте любезны, держитесь своей половины стола
Обожаю вот эту внезапную перемену. Буквально только что шел я по улице, ничем крупным вовсе не располагая. В следующую минуту уже сижу в ресторане, и вдруг целый стол с четырьмя стульями оказываются в моем полном распоряжении. Я пока никому не заплатил ни пенса, но все вокруг понимают правила. «Простите, сэр, ничего, если я одолжу у вас стул?» Так человек говорит. Он понимает. Ни с того ни с сего хочется обзвонить всех знакомых, кто говорил, что у меня не получится. «Езжай сюда скорее. Прямо сейчас я целиком и полностью владею пепельницей, кувшинчиком молока, розовым цветочком, маленькой пластмасской с цифрой „пять“ на ней, белой скатертью, четырьмя здоровенными стульями и громадным столом. Йип-пии!»
Не выношу же я, когда официант позволяет мне обжиться. Дает привыкнуть одалживать мою пепельницу, разрешать людям отхлебнуть из моего кувшинчика с молоком. Едва-едва во мне успевает возникнуть этот приятный трепет от раздачи стульев, как официант произносит что-то такое: «Мне ужасно неловко, но у нас сегодня очень людно… вы не будете возражать, если я подсажу к вам еще человека?»
