Не возражал бы я и против работы держателя лестниц. Всего-то надо вцепиться в нее с обеих сторон и правую ногу на третью ступеньку поставить. Ничего технического говорить не обязательно, главное — смотреть вверх и раз в двадцать минут произносить что-нибудь такое: «Все нормально… все путем… держу».
Думаю, работа держателя лестницы сейчас под угрозой. На прошлой неделе в Фэйрвью видел, как лестницу придавливают снизу тяжелым мешком цемента. Так не годится. Если оно приживется, у нас рядом с водителями фургонов начнут разъезжать цементные мешки, и куда деваться тогда?
Когда б ни делалась жизнь чересчур, я всякий раз с нежностью размышляю о легкой работе, где ни о чем не надо тревожиться. Но в прошлом, сколько б ни пытался я найти покой в простоте — через пару дней начинал сходить с ума. Куда уж проще — раскладывать батончики «Марс» по коробкам «Ассорти», едущим мимо на конвейерной ленте. Там я говорил себе: «Никаких больше передряг. Все улажено окончательно и бесповоротно».
А через два-три дня уже разговаривал детскими стишками сам с собой себе под нос и предлагал светофорам руку и сердце. Сдается мне, делать одно и то же можно лишь какое-то время, а затем у тебя перед носом возникают в туалетном зеркале зонтики-трости и начинают с тобой секретничать.
Помню, один психотерапевт как-то сказал мне, что менять жизнь никогда не поздно. Нет ничего невыполнимого, если хорошенько захотеть. Если так, я решил либо водить поезда, либо забивать голы за Ирландию. Могу привносить мудрость в умы оборонительной четверки и сплачивать их в целеустремленную боевую единицу цитатами из «Пророка».
Когда отказывает мне подколенное сухожилие и приходится ненадолго сесть, я мог бы водить товарные поезда, груженные коровами, до Нины
[174] или еще куда-нибудь, куда им надо. Да, «Ирнрод Эрэн» поставит мне на вид недостаток опыта, но с таким негативным мышлением далеко не уедешь. У них многие мили железнодорожных путей, которые они вообще не используют. Я бы поупражнялся на них, пока не освоюсь с тормозами. А дальше — полный вперед!
Загадайте число между…
Работал я когда-то в «Воксолл Моторз»
[175] в Лутоне. Как-то раз от американской «Дженерал Моторз» поступил запрос. «Желаем знать, сколько у вас там всего-всего, а потому руки в ноги — и считать».
Всех до единого, кто был похож на человека, умеющего считать дальше сотни, подрядили докладывать в инвентарный отдел. Нам устроили ускоренный курс заведования подсчетом винтиков, храповиков, шайб и всяких крохотульных фигулек, из-за которых автомобиль не разваливается. Нам всем показали, как вносить точное количество и тип крохотульных фигулек в официальные бланки инвентаризации и как подписывать свои отчеты. После чего нас облачили в белые халаты и запустили на завод.
Прежде я никогда и ничем не заведовал. Ничьим начальником не был отродясь. Двое людей, которых мне выдали в подчинение как официальных учетчиков, решили, что хорошо бы сперва посчитать сам завод. «Вот, парень, — сказали они, — этого у нас одна штука». Затем предложили посчитать меня.
Нет, не такой дух сделал «Дженерал Моторз» великой компанией, это точно. А потому я показал на громадный короб, в котором лежал мильён мильёнов кругленьких металлических фиговин. «Так, мужики. Начнем вот с этих.
Глядишь, вы мне их посчитаете хорошо, и я тогда внесу ваш ответ в бланк и подпишу его».
Эти двое наперебой бросились предлагать, чем я мог бы заняться. В списке оказались маневры с флагштоками, спиральными лестницами и жокейскими седлами. Мне предложили изобретательные сочетания, включавшие в себя батуты из кокосового волокна и колонну Нелсона. А затем ни с того ни с сего один произнес: «Шесть миллионов триста тысяч четыреста шестьдесят три. Нет, вру — шестьдесят четыре». Показаться нелюбезным мне хотелось меньше всего. В конце концов вроде бы вполне конструктивное предположение.
«Дженерал Моторз», наверное, пришли в полный восторг, узнав, что у них в Лутоне такая прорва этих кругленьких металлических фиговин. Далее мы провели нашу часть инвентаризации с выраженной целью восхитить начальство в Детройте. Мы внесли в отчет миллионы квадратных штучек, триллионы треугольных фитюлек с дырочками, миллиарды малюсеньких трясучих пружинок. И я все это подписал. Особенно трясучие пружинки.
Вы когда-нибудь видали индивику?
Я сидел в кафе и рассеянно пялился в пространство. Пытался кое-что скумекать. «Выше нос… оно, может, еще и не случится», — сказал мне какой-то человек. Я сказал ему, что дело тут вообще не в этом. «Просто пытаюсь разобраться, какого цвета мой бекон».
С беконом тоже было все нормально. Поэтому я и не стал звать официантку и спрашивать: «Какого цвета, по-вашему, этот кусок бекона?» Она бы решила, что я тут умничаю, или жалуюсь, или еще что-нибудь, а я — нет. Она, может, даже бросилась бы его мне заменять. А из-за этого все стало бы еще хуже, потому что я никак не мог разобраться, какого цвета тот, что у меня.
Спросил охранника, что за оттенок у моей тушеной фасоли. Он некоторое время ее разглядывал, после чего сказал, что оранжевого. Меня его ответ не удовлетворил, потому что фасоль показалась мне однозначно не оранжевой. Она была цвета, у которого, кажется, нет официального названия. Вот поэтому я и пялился рассеянно в пространство, пока не придумал.
Винъянпурный. Смесь винного, янтарного и пурпурного. Вот какого оттенка моя фасоль. Но скажи что-нибудь такое кому-нибудь — и тебя упекут. То же и с беконом. Мальвурный. Смесь мальвового и пурпурного. Но нельзя же идти по жизни и говорить окружающим, что бекон у тебя мальвурный. Окружающие попросту отсядут от тебя за другой столик.
С черным и белым у меня все в порядке. Я честно считал, что и с остальным цветами все нормально. Но много лет назад зашел в контору по найму Ирландских железных дорог — устроиться носильщиком. Только что провел четыре года в Англии, где каждую неделю забредаешь в очередную контору по найму, заполняешь бланк-другой и выходишь на новехонькую работу в ближайший понедельник.
Вписать фамилию, адрес и все такое — проще простого. А затем мне выдали табличку с кучей всяких цветов.
Я принялся вписывать названия цветов, как я их различал. Янзовый. Индивичный. Пуранжевый. Именно такими я их и видел. Одному Богу известно, какими бы видел сигналы, води я поезда. Железнодорожники, наверное, решили, что от меня случится кавардак, даже если я буду просто ходить туда-сюда по платформе с метлой.
Поэтому я пишу. Слова черные. Бумага белая. Никакой тебе голулени, горасноты или зепура. Иногда попадается индивика, но не все ж коту масленица.
