Лунин издал протяжный стон зажатого в стоматологическое кресло пациента, страстно желающего сбежать, но не имеющего уже такой возможности.
— Не потому он убить не мог, что мой сын, — проигнорировала его стон тетка, — а потому, что пьяный был. Что я, по-твоему, его пьяным не видела? С восемнадцати лет как начал прикладываться, так уже двадцать лет, считай, и выпивает раз в неделю.
— Хорошо, когда в семье есть традиции, — не удержавшись, пробормотал Илья.
— Есть, — не отреагировала на сарказм Татьяна Васильевна, — одна у него традиция. Он, после того как гитару в сторону отложит, завсегда сам спать ложится и спит потом часов пять, никакой пушкой не добудишься. Потом встанет, воды попьет да опять спать ложится. Там уже по-разному выходит, и час может проспать, и четыре. Но поначалу он пять часов минимум с кровати не встанет.
Лунин поежился под пристальным, колючим взглядом родственницы.
— А здесь что выходит? Он и трех часов не проспал да уже на улице оказался. Не могло такого быть, Илья! Понимает голова твоя это? Или ты без фуражки не соображаешь ничего? Так ты надень фуражку-то, глядишь, думать легче станет.
После ухода разгневанной тетки Илья еще долго сидел в своем кабинете, не в силах встать из-за стола и отправиться на прием к уже заждавшемуся его Хованскому. Дмитрий Романович, несмотря на некоторые присущие ему недостатки, был человеком достаточно проницательным, поэтому, когда Лунин наконец занял предложенное ему место за приставным столом, вынес свой вердикт незамедлительно.
— Рановато ты, Илюша, на службу вышел. Я тебе еще и дела никакого поручить не успел, а ты уже вон какой бледненький. Давай, милый мой, я тебе коньячку нацежу, лечебную, так сказать, дозу.
Через несколько секунд на столе уже стояли два пузатых бокала, которые Хованский наполнил примерно на треть из еще более пузатой бутылки с каким-то неизвестным Илье названием на этикетке.
— Знал бы ты, Илюша, что за человек мне этот коньяк подарил. — Дмитрий Романович закрыл бутылку и спрятал ее в верхнее отделение стоящего в углу шкафа, в котором он хранил особо ценные подношения. Уточнять, кто именно сделал ему столь приятный подарок, Хованский так и не стал. — Твое здоровье, Лунин!
Отвыкший за время болезни от крепкого алкоголя, Илья почувствовал, как коньяк обжег ему горло, а затем, начав мгновенно впитываться в еще не окрепший организм, теплой, расслабляющей волной прокатился по его сознанию.
— Да ты совсем обмяк, — ухмыльнулся Хованский. — Расскажи-ка мне лучше, что за гражданка такая у тебя в кабинете слезы лила? Ты же никакое дело не ведешь пока. Откуда она нарисовалась?
— Тетка, — пробормотал Лунин, разглядывая солнечные искорки, вспыхивающие и тут же исчезающие на дне недопитого бокала.
— Я видел, что не мужик, — нетерпеливо отозвался Дмитрий Романович. — Она по какому делу у тебя была?
— Моя тетка, из Одинска.
Откинувшийся на спинку кресла Хованский выразительно приподнял левую бровь, давая понять, что ждет более подробного рассказа. Илья сделал еще глоток и, с сожалением поставив пустой бокал на стол, начал рассказывать. Хованский слушал внимательно, почти не перебивая, лишь пару раз задав уточняющие вопросы. Когда Лунин закончил, Дмитрий Романович некоторое время сидел молча, разглядывая потолок кабинета с таким видом, будто там вот-вот должна высветиться информация по всем до конца не выясненным обстоятельствам убийства Дарьи Мещерской. Однако на потолке так ничего и не появилось. Взглянув на удрученно притихшего Лунина, Хованский покачал головой и выбрался из кресла.
Вторая порция коньяка горло уже не обжигала. Она мягко укутала сознание Лунина теплым шерстяным одеялом, сквозь которое приглушенно доносился голос начальника следственного управления.
— Что тут скажешь, Илюша? Все ты правильно сделал. Понятно, что тетку жалко, но ты ей помочь все равно не можешь. Сам знаешь, такие дела, с личной заинтересованностью, это как красная тряпка для прокуратуры, а там, в Одинске, районный прокурор, — Хованский брезгливо оттопырил нижнюю губу, — тот еще паразит. С областным-то у нас, слава богу, нейтралитет, но если эта шавка одинская лаем изойдет, то они здесь тоже глаза закрывать не станут. Так что отказал, и молодец. Я сам в Одинск позвоню сегодня вечерком, все разузнаю. Кто дело ведет, какая там база доказательная, есть ли какие-то варианты твоему братцу соскочить.
Дмитрий Романович хитро прищурился, лицо его приняло насмешливое выражение. Лунин понял, что следующая фраза генерала ему не понравится.
— Все, Илюша, хана твоей карьере. Брат — уголовник, нехорошо! — Хованский аппетитно причмокнул губами, и Лунин ощутил себя лежащим на тарелке большим куском жареного мяса.
— Так ведь двоюродный, — выдавил из себя Илья, — да и не виделись мы с ним с самого детства.
Лунину вдруг стало стыдно. Стыдно за брата, которого он много лет не видел и который непонятно зачем вдруг возник сегодня в его жизни, за свою тетку, рыдавшую на глазах начальника областного управления, за самого себя, не совершавшего ничего плохого, но вынужденного почему-то оправдываться. Почувствовавший перемену в его настроении, Дмитрий Романович мгновенно стал серьезным и негромко постучал бокалом по столешнице, заставляя уткнувшегося глазами в пол Лунина поднять голову и посмотреть на него.
— Про карьеру это я так, к слову. Ты не грусти раньше времени. Я тебе сегодня дельце одно подкинуть собирался, но, пока ты своей тетке слезы утирал, я его уже Ракитину отдал. Так что иди пока, займись чем-нибудь полезным.
— Это чем же? — удивился Лунин.
— Пыль у себя в кабинете протри, а то накопилось там уже по колено. Все, — повелительно махнул рукой Хованский, — свободен! И вообще, мне кажется, рано ты на службу вернулся, тебе бы еще недельку-другую дома отдохнуть надо. Посидел бы в счет отпуска.
— Так ведь скучно дома, сил уже нет сидеть, — непонятно зачем соврал Илья.
— Ну да, — кивнул Хованский, — здесь-то у нас веселье. Прям веселуха!
Погруженный в размышления, Илья неторопливо шел по привычному маршруту, не обращая внимания ни на восхитительно-розовые, освещенные мягким вечерним солнцем облака, ни на само огненное светило, уже зацепившееся за крышу стоящей на другой стороне проспекта пятиэтажки. Перед глазами Лунина одно за другим всплывали старые, забытые уже много лет назад воспоминания, которые, по его стойкому убеждению, были утеряны безвозвратно, но, как оказалось, были всего лишь перемещены в некую спрятанную в закоулках сознания мусорную корзину, откуда теперь услужливая память восстанавливала их одно за другим.
Еще совсем недавно тяжелые, густые клубы ползущего над водой тумана постепенно становились все легче и прозрачнее. Поплавки можно было уже разглядеть не напрягаясь. Илюша и не напрягался. Прижавшись к теплому плечу деда, он незаметно для себя самого задремал, быстро утратив интерес к рыбалке, которая еще вчера вечером представлялась ему чем-то удивительно интересным. Сквозь сон он не сразу понял, что возбужденный, торопливый голос деда обращен именно к нему:
