Самое удивительное, что в это же время другая, до поры до времени стелющаяся по земле, кривая начинает сперва незаметно, а потом все под большим углом стремиться ввысь, до тех пор, пока подъем этот не становится почти вертикальным. И в какой-то точке две кривые встречаются в воздухе, но не сталкиваются, а, как разъезжающиеся по встречным путям поезда, продолжают свое движение, не в силах остановиться. Прильнувшие к окнам пассажиры таких поездов пытаются хоть что-нибудь разглядеть в проносящихся мимо них вагонах, но увидеть уже ничего невозможно, слишком велика скорость каждого из поездов в отдельности, а если их, с учетом встречного движения, еще и сложить, то это вообще величина огромная получается, недоступная человеческому пониманию.
— Поезда, — вслух повторил Трошин, — и придет же такое в голову.
Он остановил машину в тихом переулке, где в это время если и мог появиться кто-то из прохожих, то разве что гуляющие пенсионеры, которые по каким-то причинам не проводят последние летние деньки на даче. Надо же, они ведь встречаются с Маринкой уже десять месяцев, и все это время ухитряются держать свои отношения втайне от окружающих. Ни одна живая душа не знает! Ну а как могло быть иначе? Прошлой осенью Маринке еще и восемнадцати не было, если бы кто-то разузнал про их роман, у него могли бы быть проблемы, очень большие проблемы. Сейчас-то она уже два месяца как совершеннолетняя, но разве это повод что-то менять в налаженной, уже доведенной до автоматизма конспирации? Ведь если Ленка хоть что-то заподозрит, то тогда дело точно кончится разводом, а такая перспектива немногим лучше варианта загреметь на зону за растление малолетки. Хотя там еще разобраться надо, кто кого растлил. И откуда они в семнадцать лет такое вытворять умеют, в школе их, что ли, этому всему учат? Факультативно.
Николай расслабленно откинулся на спинку кресла и мечтательно улыбнулся. Хороший вышел год, насыщенный. Но, может, и к лучшему, что все наконец закончится? Сколько можно в партизан играть? Город маленький, все на виду, и так удивительно, как за это время никто ничего не пронюхал. Да и, если честно, уставать уже он начал. Не от секса, на это сил еще пока, к счастью, хватало, от самих отношений, которые, как кажется Маринке, вот-вот должны перерасти во что-то большее. Но он-то точно знает, что расти им некуда да и незачем.
А ведь да, было время, когда он сам нашептывал Маринке на ухо всякие глупости. Про то, как любит ее безумно, как готов все бросить (под словом «все», конечно же, подразумевалась нынешняя семья) и уехать с ней вместе в Москву или Питер и там зажить вместе в большом городе яркой, наверняка гораздо более интересной, чем можно это представить себе здесь, в Одинске, жизнью. Маринка лишь смеялась в ответ, а иногда насмешливо щелкала ему пальцами по носу, называя при этом фантазером. А ведь он действительно верил в те кажущиеся теперь такими наивными фантазии. Еще бы, только при одном взгляде на Маринку он забывал обо всем. О копошащейся на кухне жене, о детях, радостно выбегающих из комнаты, услышав, как он входит в дом. Интересно получилось. Они оба заставили себя поверить в то, что говорил другой в самом начале их отношений. Он смог поверить в то, что все его идеи и планы — это всего лишь наивные фантазии, а она неожиданно для него наконец осознала, что фантазии могут превратиться в реальность. Кривые пересеклись, поезда встретились. Встретились и, не останавливаясь, помчались дальше.
Еще два дня. Два дня — и потом всё. Марина уедет в Новосибирск, там ее ждет филология, а заодно и веселая студенческая жизнь. Через пару месяцев она едва вспомнит о нем. Ну и правильно, как там в песне поется? Нам рано жить воспоминаниями. Ей так точно рано, да и мне, пожалуй, тоже рановато будет. Как-никак такое дело затеял. Надо, кстати, заехать сегодня, глянуть котлован. Экскаваторщик, конечно, уверяет, что все сделал по высшему разряду, но лучше самому убедиться. Завтра ведь уже будут подбетонку заливать под фундамент. Потом недельку отстоится, просохнет, начнут вязать арматуру, а там, глядишь, и основную плиту зальют. На этом, скорее всего, вся работа в этом году и закончится, хотя кто знает, если осень будет теплой, то можно будет подвал сделать полностью. И колонны, и стены поставить.
— Давно стоишь?
Что осталось за прошедшие десять месяцев неизменным — так это Маринкина привычка никогда не здороваться.
— Минут пять. — Он повернулся к ней и, как только увидел улыбающееся лицо с блестящими, искрящимися глазами, понял, что все же боится. Боится того, что на самом деле пройдет всего два дня, и они никогда уже больше не увидятся, а если и увидятся, то это уже будет встреча других, вновь ставших совсем чужими друг другу людей.
Он впился губами в мягкие, чуть приоткрытые для поцелуя губы, прижал ладонь к ее затылку и силой притянул к себе. Так, слившись губами в единое целое, они просидели долго, почти минуту, затем она, тяжело дыша, отстранилась и удивленно посмотрела на Трошина.
— У тебя все нормально?
— Вроде да. — Он попытался беззаботно улыбнуться, но не был уверен, что у него это хорошо получилось.
— Тогда клади ручки на руль, ножкой нажми на педальку и поехали отсюда.
Трошин послушно вывернул руль.
— Ты не против, мне тут надо заскочить по работе. — Он покосился на Маринку, поправлявшую губную помаду перед встроенным в солнцезащитный козырек зеркальцем. И зачем мазаться, если через десять минут опять целоваться? Вот она, женская логика во всей красе.
— Это надолго? — Она задала вопрос, не изменяя положения растянутых губ и не отрывая от лица руку с помадой.
— Нет, быстро. Мне только котлован проверить надо, там подбетонку завтра заливать будут.
— Что заливать?
— Ну как тебе объяснить? Это такой слой бетона, его льют на дно котлована. Без арматуры, вообще без ничего. Ну и бетон туда идет самый дешевый. А уже потом, когда это дело высохнет, поверх него арматуру вяжут и заливают уже настоящую плиту. Ты слушаешь?
— Нет, конечно. — Она убрала помаду в сумочку. — Думаешь, мне надо это знать?
— А зачем тогда спрашивала?
— Не-за-чем! — Она шутливо ткнула его пальцами в бок. — Вези, покажешь свою подбетонку.
* * *
Кольцов ехал в третьей, замыкающей небольшой кортеж машине. Ему было хорошо видно, как свернул вправо идущий первым черный «лендровер» с охранниками. За ним последовал и песочного цвета броневик с зелеными полосами по бокам и надписями, выполненными белыми буквами: «Служба инкассации». Зачем было делать эти дурацкие надписи, Кириллу Алексеевичу представлялось неразрешимой загадкой. Это то же самое, что написать на боку машины: «Мы везем деньги». Мать вашу, ну, везем мы деньги. И что, об этом должен знать каждый водила, едущий в попутном направлении? Слава богу, никто не догадывается, сколько именно денег мы везем. Ну а что, можно было напечатать на листочке и сунуть под лобовое стекло: «Полтора ярда». Может, тогда на посту ДПС им бы всем постом честь отдали. А если напечатать чуть подробнее: «Полтора ярда. Для губера. Откат», так тогда они всем постом с мигалками нас прямо к резиденции и проводили бы. Ну, ничего, и так доедем, без мигалок. Тут от поворота всего два километра через сосновый лесочек, и мы на месте.
