— Присаживайтесь, Анатолий Петрович. — Шестакова взглянула на прапорщика: — Наручники можно снять пока.
— Решеточек-то у вас нет на окне, — неодобрительно заметил конвоир.
— Ничего, я тут у окна постою, — успокоил его Илья, стараясь не выдать охватившего его волнения, — авось не просочится.
— Воля ваша, — прапорщик достал ключ от наручников, — если что, мы в коридоре будем.
— Конечно, — поторопила его Шестакова, — там и стулья есть, располагайтесь.
— Ежели что, я в окно прыгать, шею себе ломать не собираюсь. Слышишь, прапор?! — выкрикнул Анатолий вслед выходящему из кабинета конвоиру. Ответом ему был лишь глухой стук захлопнувшейся двери. — Что, еще одна попытка выбить из меня что-нибудь для вашего протокола?
Анатолий потер запястья, на которых еще были видны следы от наручников, и взглянул на неподвижно стоящего у окна Илью.
— Смотрю, и кабанчика привели такого, убедительного. Только, может, наручники зря сняли? Если меня и этот начнет по почкам лупить, мое терпение ведь и лопнуть может. Оно у меня как раз в почках прячется.
— Успокойтесь, Лунин, — Шестакова нервно постукивала по столу шариковой авторучкой, — никто вас тут бить не собирается. Надеюсь, и вы себя будете вести адекватно. Если честно, то это наше общение больше в ваших интересах.
— Надо же? — недоверчиво хмыкнул Анатолий. — А где же тогда этот, как его, Кирилл Анатольевич? Где адвокат? Он вроде как за мои интересы радеет.
— Здесь за ваши интересы столько радельщиков выискалось, — Ирина Владимировна раздраженно бросила карандаш на стол, — можете с одним из них познакомиться. Приехал специально для того, чтобы с вами пообщаться, прямо из областного центра.
Анатолий более внимательно изучил застывшую у окна фигуру.
— Надо же, честь какая. Интересно, чем обязан?
— Фамилии, Лунин, вы обязаны, исключительно фамилии, — усмехнулась Шестакова. — Чтобы вы долго не гадали, я вам вашего радетеля представлю, а то ведь вы сами его никак не признаете. — Она театрально взмахнула рукой, указывая на Илью. — Следователь по особо важным делам Илья Олегович Лунин.
— Здравствуй, Анатолий. — Илья решил, что дальнейшее молчание будет выглядеть несколько странно.
— Родственник, значит, — пробормотал Анатолий. К удивлению Ильи, на лице брата он не заметил и тени радости. — Ты у нас, оказывается, следователь. Судя по пузу, целый полковник.
— Майор, — покачал головой Илья, непроизвольно втягивая живот, — только майор.
— А что так? Не задалась карьера? Народу мало пересажал?
Илья почувствовал, что где-то в животе, может быть, в районе желудка, что-то шевельнулось. Этим «что-то» был стремительно нарастающий гнев на брата, поведение которого совсем не оправдывало его, Ильи, недавние ожидания. Карьера, видите ли, у него плохая! А живот? Разве можно было так говорить про его живот, да еще при женщине? Можно подумать, там действительно такое пузо, что за ним человека не видно. Илья вспомнил последний раз, когда он вставал на весы. Это было всего несколько дней назад. Тогда в нем было от силы семь, ну, может, восемь, килограммов лишнего веса. Но разве при росте метр девяносто шесть это много? Если этот излишек равномерно распределить по всему организму, его вообще будет невозможно заметить, да и сейчас, хотя он собран преимущественно в районе талии, не так уж все и критично.
— Я вижу, ты не очень рад моему приезду, — Илья оттолкнулся от подоконника и теперь стоял, сунув руки в карманы и немного покачиваясь из стороны в сторону, — странно.
— Ну извини, — Анатолий небрежно пожал плечами, — наверное, обстановка такая. Не очень располагающая. Особенно к радости.
— Все дело в том, — Илья сделал два неторопливых шага вперед и почти вплотную приблизился к брату, — что в этой обстановке я один из немногих, кто верит в твою невиновность.
— Надо же, — Анатолий откинулся на спинку стула и теперь смотрел на Илью снизу вверх, — так, получается, нас в этом кабинете уже большинство. Может, проголосуем да отпустим меня на все четыре стороны?
— Необыкновенно смешно, — фыркнула Ирина Владимировна, — можно в цирке выступать, людей смешить. Только потом, после освобождения.
— Ну а что, можно и в цирке. Тоже работа, — кивнул Анатолий, — всяко поприличней, чем у вас тут.
— У вас, Лунин, я смотрю, выраженная неприязнь к работникам правоохранительных органов. — Шестакова неприязненно взглянула на сидящего напротив нее человека.
Анатолий ответил ей таким же, полным неприязни взглядом.
— Это не у меня неприязнь. Это у моих органов, особенно внутренних, особенно тех, что ваши органы мне поотбивали к чертям собачьим. Вот у них неприязнь есть. Как вы говорите, выраженная. Причем ярко так выраженная. Знаете, в чем она выражается? Я, когда, извините, в сортир иду по малой нужде, из меня моча с кровью выходит. Должно быть, это организм от неприязни к вам избавляется. Как вся кровь выйдет, так и неприязни не останется.
Выплеснув свой гнев, Анатолий опустил голову на грудь и замолчал.
— Если хотите, вы можете подать заявление на сотрудников полиции, применивших к вам насилие. Это заявление будет рассмотрено, я вам обещаю.
Илья удивленно взглянул на Шестакову. Было видно, что она говорит то, чего говорить вовсе не собиралась и чего говорить ей, возможно, вовсе не стоило.
— Нет уж, спасибо. Как-нибудь обойдемся без заявлений, — усмехнулся Анатолий.
— Как скажете, — сухо, но с явным облегчением в голосе, бросила Ирина Владимировна.
— Ты знаешь, что самые большие грешники — это менты и попы? — Анатолий повернулся к брату.
— А что не так с попами? — уточнил Илья.
— И те и другие слишком хорошо знают законы, которые сами и нарушают. Только у одних десять заповедей, а другие столько понаписали, что уже ни в одну книгу не помещается. — Анатолий кивнул в сторону остекленного шкафа, на полках которого были хорошо заметны десятки томов юридической литературы.
— Мы, может, не будем так глубоко в философию углубляться? — Ирине Владимировне ход разговора явно нравился все меньше и меньше. — Давайте поговорим о чем-нибудь менее отвлеченном. Например, вы все же расскажете, как ваши часы оказались на месте преступления?
— Часы, — повторил Анатолий, — дались вам эти часы. Слушайте, я же вам говорил уже. Я в тот день много пил, потом пел, потом спал. Я вообще тот день плохо помню, тем более такие мелочи. Там на часах ремешок порванный был, говорите? Ну так, значит, я их Дашке отдал. Она все равно в город ехать собиралась, значит, могла взять в ремонт.
— Когда вы передали часы Мещерской? — Перехватив инициативу в разговоре, Шестакова почувствовала себя более уверенно. — Кто-то может это подтвердить?
— Вы что, прикалываетесь? — Анатолий удивленно уставился на следователя. — Вы как себе это представляете? Я ей часы отдаю и ору на всю округу: мужики, глядите, вот я часы отдаю, чтоб она их в ремонт отвезла. Да, вы так это представляете?
