— Мне тоже. — Ирина усмехнулась. — Все? Выходим?
— Выходим. — Илья поспешил к двери. — Я хотел бы… Ирина, вы только поймите меня правильно. Это потому, что я хочу сделать вам что-то хорошее, а не наоборот.
Лунин покраснел, почувствовав, что окончательно запутался в словах.
— Я поняла, — Шестакова заперла дверь и направилась к лестнице, — вы от меня опять что-то хотите. И как всегда, это что-то исключительно для моего блага. Валяйте выкладывайте. — Она обернулась и испытывающе заглянула ему в глаза. — Итак?
— Я хочу посмотреть дело Княжевич, — выпалил Лунин.
Она ответила только тогда, когда они уже вышли на крыльцо управления. Илья щурился от яркого, бьющего прямо в глаза солнца, а Шестакова, порывшись в сумочке, достала из нее солнцезащитные очки.
— Я вот смотрю на вас и не пойму никак, — Илья увидел свое расплывшееся в темных стеклах отражение, — вы так хотите доказать, что самый умный или действительно…
— Или, — перебил ее Лунин, — честное слово.
Очки недоверчиво качнулись из стороны в сторону.
— Хорошо, — сбежав по ступеням крыльца, Шестакова направилась в сторону супермаркета, в котором утром Илья покупал шоколадные конфеты, — вернемся из магазина, будет вам это дело. Оно, правда, уже в архиве, но ничего, у нас и архивы не сильно большие, и дело еще не очень старое. Почитаете. Да, хочу предупредить вас заранее. В ресторане будет довольно много людей, в том числе Михаил Эдуардович.
— Головков? — нахмурился Лунин.
— Головков, — кивнула Шестакова. — Надеюсь, у вас ума хватит, чтобы не испортить мне праздник?
Спешащие по тротуару Шестакова и Лунин не могли предположить, что Михаил Эдуардович находится всего в сотне метров от них, буквально через дорогу. Он сидел за столиком в небольшой кофейне, уставившись на проезжую часть, глядя, как один за другим по центральному проспекту города проносятся автомобили. За этим шумным, бесконечным потоком он не обратил никакого внимания на едва заметные фигурки двух спешащих по своим делам пешеходов. Закончив размешивать сахар в кофейной чашке, он отложил ложечку в сторону и сделал глоток.
— А что будет, если про это узнает его брат? — Головков взглянул на сидящего напротив него человека и потер родимое пятно на левой щеке, потемневшее от прилившей к голове крови. — Он ведь наверняка докопается.
— И что? — Его собеседник повернул голову и пристально уставился прямо ему в лицо. — Что тогда?
— Вот именно, что тогда? — Головков подался вперед и тихо, почти шепотом спросил: — Какой вывод он тогда сделает? Такой же, как и ты? Он решит, что это я убил Дашку!
— А что, разве это не твоя работа? — усмехнулся человек напротив и поднес ко рту кофейную чашку.
Глава 17,
в которой Трошин показывает Маринке котлован, а Хованский принимает неожиданных посетителей
— Ну и где твоя подбетонка? — Выбравшись из машины, Маринка с удовольствием несколько раз потянулась.
— Завтра зальют, — Трошин подошел к краю котлована и окинул взглядом фронт предстоящих работ, — с самого утра начнут бетон возить.
— И что, прямо на землю лить будут? — удивилась Маринка.
— Во-первых, тут не земля, а песок утрамбованный, а утром еще и пленку привезут, раскатают.
— Вот любите вы, мужики, все в последний момент делать, — усмехнулась Маринка и, встав на цыпочки, еще раз потянулась всем телом. — Что-то меня прям в сон тянет сегодня.
— Так если сейчас расстелить, до завтра сопрут уже. Это надо тогда сторожа оставлять, — объяснил Николай, — хлопот больше. А так утречком к шести ребята подъедут, раскатают, а с восьми бетоновозы пойдут.
— Все ясно, — заключила Маринка, заглянув в пустой котлован, — ничего интересного у тебя тут нет. Зря ехали. А мне, между прочим, еще вещи собирать надо.
— Тебе же только через два дня ехать, — усмехнулся Трошин. — Или так много вещей брать собралась?
— Наоборот, — Маринка отрицательно покачала головой, — в этом вся и проблема, что взять хочу всего пару чемоданов. А это значит, выбирать надо. Знаешь, как трудно выбирать, когда все взять хочется?
— Да уж, серьезные проблемы. Мне бы такие.
— Мужчина! Что ты вообще можешь понимать в женских проблемах? — Она шутливо ткнула его пальцем в живот. — Кстати, ты по квартире еще ничего не решил?
Николай медленно набрал полные легкие воздуха, затем с шумом выдохнул. Надо было сказать все, как есть, но почему-то подходящие слова никак не хотели попадать на язык.
— И что ты пыхтишь, Колик? — Она обиженно надула губки и вновь ткнула его пальчиком, теперь уже в бок. — Ты не узнавал?
— Не узнавал, — признался Трошин.
— Ясно. — Судя по голосу, Маринка обиделась не так уж и сильно. — Давай, может, сейчас что-нибудь вместе посмотрим? Сайтов много, что-нибудь выберем симпатичное. Только, знаешь, хочется, чтобы поближе к парку какому-нибудь было или к набережной. Я тогда по утрам вдоль реки бегать буду. И тебя заставлю.
Она нацелилась указательным пальцем на Николая, намереваясь на этот раз угодить в солнечное сплетение, но он перехватил ее руку.
— Хватит меня тыкать! — Ему показалось, что слова прозвучали слишком уж грубо, но ничего другого на ум не приходило, и от этого он только еще больше начинал злиться. — Не получается у нас с квартирой.
— Как не получается? — Пораженная, она замерла, так и держа указательный палец выставленным вперед. — Почему?
— Потому, — Трошину казалось, что, если он будет говорить грубо и решительно, она поймет быстрее, а значит, быстрее с ним согласится, — с квартирой не получается, и со всем остальным тоже не получится. Я не еду.
— Не едешь? — Ее только что светившиеся радостью жизни глаза в одно мгновение потускнели, а на лице, разом постаревшем на добрый десяток лет, вдруг проступили невидимые ранее морщинки. — Как не едешь?
— Никак не еду, — буркнул Трошин и отвернулся.
Смотреть на Маринку сил у него не было. Где-то внутри боролись сразу два взаимоисключающих чувства, и, когда он видел перед собой ее пусть и возмущенное, но все равно прекрасное лицо, оба эти чувства становились настолько сильны, что буквально разрывали его на части. С одной стороны, ему было стыдно. Стыдно перед Маринкой за то, что он обманул ее. Сначала долго и терпеливо заставлял поверить себе, а потом, когда с большим трудом смог добиться успеха, понял, что сам уже перестал верить. Второе, рвавшееся наружу чувство, было обыкновенным желанием. Хотя, может быть, оно было не таким уж обыкновенным. Закрыв глаза, Трошин чувствовал, как его охватывает возбуждение, как напряглось все тело, каждая, самая маленькая мышца его организма, страстно желая лишь одного — стиснуть Маринку в своих объятиях, прижать к себе, осыпать все ее лицо и тело поцелуями, а затем слиться с ней в единое целое, которое не будет помнить, не будет знать о сказанных только что глупых, не имеющих смысла словах.
