Усмехнувшись, он широко распахнул перед Ириной входную дверь. Выйдя из дома, Шестакова спустилась по ступеням крыльца и тут же услышала, как загудел электропривод ворот.
— Михаил Эдуардович, — решившись, она обернулась к Головкову, — сделайте одолжение, откройте для меня вашу калитку.
— Калитку? — не сходя с крыльца, удивленно переспросил подполковник. — Зачем вам калитку? Ворота уже открылись.
— Откройте, — улыбнулась Ирина, — будем считать это моим маленьким женским капризом.
— Я к капризам, в том числе женским, уже давно равнодушен. — Медленно спустившись по ступеням, Головков вплотную подошел к Ирине и теперь хмуро разглядывал ее сверху вниз. — Думается, если вам что-то очень хочется посмотреть в моем доме, то надо прийти ко мне с постановлением, с понятыми, и тогда уж осматривать. Так ведь, товарищ следователь?
— Неужели недостаточно просто попросить хозяина дома? — тихо спросила Шестакова. — Или он чего-то боится?
— Скажете тоже, — фыркнул Головков, — чего мне бояться. Мне по-человечески неприятно, я вас принял со всей душой, думал, визит у вас ко мне дружеский, а он, оказывается, официальный.
— Одно другого не исключает. — Ирина старалась говорить миролюбиво, но отказываться от своего намерения не собиралась. Мысль о том, что прячущийся на заднем сиденье машины Лунин сейчас наблюдает за ними, придавала ей смелости. — Так что, Михаил Эдуардович, откроете калитку?
— Да пожалуйста!
Подойдя к калитке, подполковник двумя руками ухватил засов и начал с трудом крутить его из стороны в сторону. Раздался пронзительный, резкий скрип трущегося о металл металла. Наконец, щеколда поддалась и, вырвавшись из проушин, с силой ударила о стальной ограничитель.
А ведь действительно, громко. Ирина внимательно наблюдала за манипуляциями с засовом из-за плеча Головкова.
— Не очень удобно калиткой пользоваться, — заключила она в конце концов.
— А я и не пользуюсь, — равнодушно отозвался Михаил Эдуардович, — вот на днях один раз открыл, так и то палец прищемил. Сами видите, как эта дура выскакивает.
— И когда это было, не подскажете?
— Почему не подскажу? — усмехнулся Головков. — Позавчера вечером. Я во дворе был, смотрю, машина какая-то незнакомая напротив стоит и мужик непонятный крутится. Ну я и вышел узнать, кто это такой.
— И как, узнали?
— Узнал, — кивнул Михаил Эдуардович, — братец нашего душегуба оказался, а по совместительству ваш коллега, господин Лунин. Мне вот, кстати, совсем непонятно, каким боком он к этому делу притерся?
— Так а никто никуда и не притирался, Михаил Эдуардович. Лунин участия в расследовании не принимает.
— Не принимает, значит, — вздохнул Головков, — странно. Я вот краем уха слыхал, что, когда к вам Толика из СИЗО на допрос возили, у вас в кабинете мужчина находился, один в один на его братца похожий. А вы же знаете, Ирина Владимировна, это непорядок, нельзя так. Хотя, — подполковник с напускным равнодушием пожал плечами, — может, все врут?
— Врут, — убежденно отозвалась Шестакова, — конечно врут. Значит, Михаил Эдуардович, калиткой последнее время пользовались только один раз?
— Один, — развел руками Головков, — совсем один.
— А в тот вечер, когда была убита Мещерская, вы ее, случайно, не открывали?
— Нет.
— И ничего подозрительного не слышали? Может быть, видели кого-то?
— Ирина Владимировна, дорогая моя, — вздохнул подполковник, — в тот вечер я ничего не слышал, не видел и не открывал. В тот вечер меня вообще дома не было. Это ж когда случилось, третьего? А третьего у Гришки Егупова, зама моего, день рождения, сорок пять ему стукануло. Так что мы всей компанией в бане у него сидели, отмечали. На слово поверите или будете моих оперов допрашивать?
— До свидания, Михаил Эдуардович, — растерянно пробормотала Ирина и бросилась в раскрытый проем калитки.
Сев в машину, она хотела сразу же обернуться назад и высказать Лунину все, что она думает, но в последний момент заметила, что Головков так и стоит у калитки, глядя в ее сторону. Шестакова завела машину и, разворачиваясь, помахала подполковнику рукой. К ее удивлению, он тоже поднял руку и покачал в воздухе ладонью из стороны в сторону.
— Ну что? — первым нарушил молчание Лунин, шумно заворочавшийся на заднем сиденье. — Что-нибудь выяснили?
— Выяснила, — не глядя на него, отозвалась Ирина, — калитка у Головкова и правда шумная, вот только в день убийства открывать он ее не мог. Его не было дома.
— Вы в этом уверены?
— На сто процентов. Он был на дне рождения у своего заместителя. Так что я не знаю, что там могла услышать ваша старушка, но Головков к этому не имеет никакого отношения.
В ответ Лунин промолчал. Всю оставшуюся дорогу до города он смотрел в окно на мчащиеся куда-то ему за спину ели и сосны и думал о том, что заканчивающийся день был для него одним из самых неудачных за последнее время. Возможно, он был так же плох, как и тот, три месяца назад, когда весь израненный, еле живой Лунин был в бессознательном состоянии доставлен в реанимацию. А быть может, он вышел гораздо хуже. Тогда, три месяца назад, теряющий сознание Илья знал, что все худшее уже произошло и ему надо всего лишь немного потерпеть, чтобы стало лучше. Теперь же понять, когда закончится начавшаяся с самого утра черная полоса, не представлялось возможным. Может быть, подумал Лунин, ему стоит опять, как и три месяца назад, закрыть глаза, расслабиться и отключиться. А когда он вновь придет в себя, вокруг будет светло, ярко от лежащих на прикроватной тумбе апельсинов и тепло от Светочкиной улыбки. Илья тихо, чтобы не услышала Шестакова, вздохнул. Три месяца назад все было гораздо проще. И Светочка была рядом с ним. А теперь… Надо, конечно, ей позвонить, обязательно надо.
«Хайландер» послушно дожидался появления своего хозяина возле автозаправки на выезде из города. Вяло попрощавшись с Ириной, Лунин пересел в свою машину. Приехав домой, он вывел на прогулку Рокси и добрых пятнадцать минут стоял посреди пустого двора, наблюдая за тем, как резвится насидевшаяся в пустой квартире болонка. Вернувшись в квартиру, Илья покормил Рокси и открыл дверцу холодильника. Пачка пельменей по-прежнему занимала свое место в морозильном отделении. Поняв, что аппетит исчез куда-то вместе с настроением, Лунин захлопнул холодильник и пошел в спальню. Он долго ворочался на кровати, перекатываясь с боку на бок. Спустя час, поняв, что сон не идет, он в одних трусах вернулся на кухню, неся под мышкой прихваченный у тетки томик Монтеня, и поставил на плиту кастрюлю с водой.
Пока вода закипала, Илья бесцельно перелистывал страницы пухлого фолианта, изредка останавливая свое внимание на заголовках. Высыпав в кастрюлю все пельмени из килограммовой упаковки, Лунин открыл наугад одну из страниц. Смысл большинства фраз показался ему слишком туманным, но одно предложение заставило его задуматься. «Нет попутного ветра для того, кто не знает, в какую гавань он хочет приплыть». Может быть, все его сегодняшние проблемы только из-за того, что он сам не понимает, чего хочет добиться? Помнится, не так давно он уверял Шестакову, что его задача вовсе не доказать невиновность брата, а найти настоящего убийцу. Но в таком случае он вполне может быть доволен. Преступник признался в своем злодеянии. Все. Финиш. Приехали. Ирине останется выполнить некоторые формальности, и дело можно будет передавать в суд. Ну а суд, по своей сути, это еще одна, солидно обставленная формальность. Любой следователь заранее может предсказать срок, который получит обвиняемый с точностью плюс-минус год. Конечно, иногда из этого правила случаются исключения, но это вовсе не потому, что в каких-то делах следователь плохо поработал. Таким образом судебная система всего лишь подает слабый, беспомощный сигнал о том, что она еще жива. Но подобными сигналами судьи не злоупотребляют, ибо понимают, если слишком часто давать знать о том, что ты еще жив, непременно найдется кто-то, кто эту оплошность постарается исправить.
