— Опера? Надо ехать? — Светочка поняла все быстро, все же три года работы секретарем у Хованского не прошли даром. — Давай я тебе пирог положу в пакетик? У меня есть как раз. — Она зашуршала белым полиэтиленом с броской ярко-розовой надписью: #янесукрасоту. — Давай я тебе побольше положу, ты же там не один будешь, ребят угостишь. Опера-то, они всегда голодные.
Лунин хотел было отказаться, но подумал, что Светочка может решить, что ему не понравился пирог, и обидеться, а этого ему совсем не хотелось. К тому же, сам себе признался Илья, проявляемая ею забота была приятна. О Лунине так уже давно никто не заботился. Раньше это делала мама, но это было давно, до того, как он женился на Юленьке, а потом этого уже почему-то не делал никто.
— Ну все, беги. — Светочка сунула ему в руки пакет и неодобрительно взглянула на открытое горло Лунина. — Плохо, что ты без шарфа ходишь, зима ведь.
— Ничего, мне только до машины, — смутился Лунин.
Вместе со Светочкой они вышли в коридор, и он запер дверь.
— Спасибо за пирог, очень вкусный.
— Да? — просияла Светочка. — Я тогда еще испеку. И с шарфом надо обязательно что-то решить.
— Непременно, — с улыбкой пообещал Лунин и устремился по коридору к лестнице. Улыбка не покидала его лицо, пока он, неловко перепрыгивая через ступеньки, спускался вниз, на первый этаж, пробегал по гулкому, выложенному мрамором холлу здания следственного комитета, распахивал тяжелые деревянные двери и выскакивал на крыльцо.
— Рожают быстрее, — хмуро буркнул оперативник, когда все еще улыбающийся Лунин устроился на пассажирском сиденье зубаревской «шкоды», — а это что у тебя? — Он быстро взглянул на лежащий у Ильи на коленях пакет. — Я несу красоту… Это у вас в следкоме такие пакеты сотрудникам выдают? Новый стиль? В принципе, вам нормально будет. — Он дернул рукоятку переключения скоростей и до упора выдавил педаль газа.
— Это пирог, с яблоками, — добродушно улыбнулся Илья, разворачивая пакет, — угощайся.
Не сбавляя скорости, Зубарев вытащил из пакета кусок пирога и незамедлительно отправил его в рот.
— Хороший пирог, — мощная нижняя челюсть оперативника стремительно двигалась вверх и вниз, — я так понимаю, тебя можно поздравить?
— Да ты что, это не я пек, — улыбнулся Илья.
— Так именно с этим и поздравить. — Мотор «шкоды» взревел из последних сил, и они успели проскочить светофор на загорающийся красный. — Наконец-то появилась женщина, которая печет тебе пироги.
— А мы куда едем? — не стал развивать опасную тему разговора Лунин.
— В Восьмую градскую, — не поворачивая головы отозвался Зубарев, — Токовенко туда еще вчера привезли с пробитой башкой, только никто не знал, кто это, он без документов был. Думали, помрет, а он, паршивец такой, в себя пришел утром, даже назваться сумел, ну вот нам и сообщили. Я с врачом разговаривал, говорит, что клиент плохой, может в любое время опять отключиться, так что не факт, что допросить сумеем.
— Вот уж накаркал, — тихо пробормотал Илья, вспомнив предсказание Хованского.
Парковка возле больницы была полна нерасчищенного снега и машин посетителей. С трудом найдя место для стоянки, Лунин и Зубарев направились к трехэтажному серому зданию, беспомощно пытавшемуся спрятаться за лысыми, такими же серыми стволами огромных тополей, обильно растущих на территории Восьмой градской. Лунин скользнул взглядом по табличке на входе. В городе было всего три больницы. Первая, Вторая и Восьмая. В чем была хитрость или гениальный замысел людей, отвечавших за нумерацию, не знал никто, но, судя по всему, этот вопрос не очень сильно занимал горожан, во всяком случае, предложений о приведении номера больницы к фактическому соответствию никогда публично не рассматривался.
— Так, папаша, полиция, — выставив удостоверение, Зубарев навис над прижавшимся к стенке старичком в черной форме охранника, — у вас тут в реанимации с травмой клиент наш лежит, врач у него, — оперативник вынул из кармана куртки вырванный из блокнота листок, — Фоменко Иван Алексеевич. Нам куда курс держать?
Выслушав сбивчивые объяснения вахтера, Зубарев удовлетворенно кивнул.
— Да, папаша, к вам в реанимацию так просто не попадешь. Только с чьей-то помощью!
— Ну так на то она и реанимация, — согласился старичок.
— Пошли скорей, — махнул оперативник Лунину, — пока я не забыл. Прямо, направо, налево, на третий этаж, там два раза направо и прямо.
Очевидно, пациент без паспорта, а уж тем более без страхового полиса большой ценности для заведующего отделением не представлял. Выслушав объяснения оперативника, Иван Алексеевич равнодушно кивнул:
— Раз надо, допрашивайте. Неизвестно, что вообще с ним завтра будет.
— Так оно неизвестно, что с нами со всеми завтра будет, — хохотнул Зубарев.
Доктор неодобрительно посмотрел на капитана.
— Ну почему же, лично у меня весь завтрашний день расписан буквально по минутам, более того, я даже могу сказать вам, что буду делать послезавтра.
— И что же? — ухмыльнулся оперативник. — То же, что и вчера? Резать и штопать?
— Нет, — лицо Ивана Алексеевича стало еще более недовольным, — послезавтра я дорабатываю день, а затем еду в аэропорт. В девять вечера у меня самолет. Так что утром в субботу я уже буду прогуливаться вдоль берега моря.
— Хорошо, когда все по графику, — восхитился капитан, — как говорится, лишь бы Аннушка масло не пролила.
— В нашем районе нет трамваев, — совсем мрачно отозвался завотделением, — вам сюда.
Кардиомонитор равномерно попискивал. Некоторое время Илья заинтересованно разглядывал проплывающие по экрану кривые, каждый пик которых символизировал очередной удар никак не желающего останавливаться сердца. Лунин вновь взглянул на белое безжизненное лицо. Оно было абсолютно неподвижным, казалось, уже навеки погрузившимся в царство вечного покоя, и лишь торчащая из руки пациента гибкая трубка, подсоединенная к емкости с физраствором, оставалась последней тонкой нитью, удерживающей Токовенко в мире все еще живых людей. «Точно так же выглядел не так давно Веретенников, — промелькнула мысль в голове Лунина, — хотя, почему не так давно? Четыре месяца уже прошло. И голова у Веретенникова не была забинтована».
— Константин Афанасьевич, вы меня слышите? — неуверенно спросил Лунин.
Веки неподвижно лежащего Токовенко чуть дрогнули, а пульс забился чаще.
— Слышит, — удовлетворенно провозгласил Зубарев. — Костик, дружок, открой глазки, мы тебя кой-чего спросим.
— Менты? — еле слышно прошептал Костик, не открывая глаз. — Чего надо? Так говорите, что на вас мне смотреть?
— Ну тоже правильно, — не стал спорить оперативник, — скажи, родной, тебя кто так отметелил?
— Не помню, — чуть заметно шевельнулись губы Костика, — вышел за сигаретами, уже поздно было, рядом магазин круглосуточный. Купил, дошел до подъезда, дверь только открыл, а дальше все, свет в башке потушили.
