Среди участников совещания находились специальные люди, следившие за реакцией присутствующих. Многих по тем или иным субъективным признакам брали на заметку как подозрительных. Речь Кан Шэна оказала терроризирующее воздействие на окружающих. Это впечатление не сняло и выступление Чжу Дэ, для которого такая направленность собрания оказалась неожиданной (хотя он входил в состав Политбюро ЦК КПК). Чжу Дэ высказался против незаслуженного оскорбления коммунистов: «Неужели после этого собрания я должен потерять веру в своих товарищей и соратников? — спокойно сказал Чжу Дэ. — Неужели я должен отныне смотреть и жить с опаской, ожидая ареста своего или товарищей? Как вы смеете подобным образом относиться к партийному активу, лучшим людям партии, ее опоре?» Кстати сказать, Чжу Дэ не терпел Кан Шэна, и последний, очевидно, об этом знал, не случайно он причислил Чжу Дэ к группе Ван Мина и практически отстранил его от дел
[237].
Как выбивались нужные Кан Шэну показания и признания, описывали очевидцы событий — советские люди: «В следственной части каншэновского ведомства кандидату в „японского или чанкайшистского наймита“ предъявляют обвинение в измене. Поначалу, естественно, никто не сознается, обвинение повторяется снова и снова.
Ночь сменяет день, день опять ночь — чередуются следователи, а несчастному ни минуты покоя: окрики, угрозы, требования сознаться, побои. В конце концов, обессиленный человек признается во всех смертных грехах — лишь бы поспать или избавиться от пыток. Каншэновские сотрудники настолько жестоки и беспощадны, что даже не останавливаются перед арестом беременных женщин»
[238].
Ван Мин, участник «чжэнфэна», также подтверждает эти данные: «…Не брезговали никакими средствами — арестовывали, жестоко пытали, избивали, чтобы добиться признания». Людей шантажировали, подкупали, шельмовали на «массовых митингах» и «обрабатывали» на небольших собраниях, моральным и физическим террором доводили до невменяемости. «Признания» добивались при помощи допросов методом «крутящегося колеса» (метод, когда несколько человек поочередно, непрерывно, днем и ночью, допрашивают одного человека. Таким образом доводили человека до потери сознания, приводили в чувство и продолжали допрос либо заставляли при помутненном сознании «признаваться» в совершенных «преступлениях»). Особенно жестоким пыткам подвергались кадровые работники провинциальных и уездных парткомов, прибывшие из районов, находившихся под господством Гоминьдана. Их специально вызывали для прохождения «упорядочения стиля»… Тех же, кто отвергал свою причастность к «преступлениям», избивали и истязали. …Временами прибегали просто к диким приемам. Например, приводили на «массовый митинг» преследуемого человека, клали перед ним на стол штык, чашу с ядом и веревку. Затем требовали от присутствующих громко скандировать: «Или сейчас же признавай себя контрреволюционером, или немедленно покончи с собой!» «Вот три способа самоубийства, можешь выбирать любой!»
[239] Один из современных китайских биографов Кан Шэна приводит случай, когда 19-летней девушке, которую арестовали и обвинили в шпионаже и которая отказывалась признать обвинения, в пещеру, где она находилась, Кан Шэн приказал подбросить для устрашения и получения необходимым материалов двух больших ядовитых змей
[240].
Китайские корреспонденты, которые посетили Яньань в 1942–1944 гг., замечали, что «развернутое в Яньани движение за упорядочение стиля в партийной работе, в партийной учебе и в партийной пропаганде Мао Цзэдун намеревается использовать для перестройки всей КПК, для изгнания инакомыслящих людей и установления гегемонии», что «Мао Цзэдун для осуществления своей мечты о личной диктатуре прибег к „тактике“ упорядочения стиля работы, уничтожает инакомыслящих и самым ожесточенным образом нападает на Чэнь Шаоюя (Ван Мина) и Ци Юансяня (Бо Гу), обучавшихся в России и принадлежавших к коминтерновской группировке», что, «развертывая „чжэнфэн“, Мао прибег к тому, чтобы нанести удар по деятелям, которые обычно у него вызывают зависть»
[241].
Одновременно они отмечали, что «первое, что производит на вас самое глубокое впечатление сразу же по прибытии в Яньань, — это тот страх, который народные массы Пограничного района испытывают перед Мао Цзэдуном. Это объясняется не его свирепым обликом или злым языком, а его хитроумной тактикой, которая внушает к нему почтение»
[242]. Правой рукой Мао Цзэдуна, насаждавшей этот страх, был не кто иной, как Кан Шэн.
1 апреля 1943 г. в Яньани ждали для переговоров делегацию крупных гоминьдановцев, рассчитывали, что, возможно, во главе ее прибудет сам Чан Кайши. Узнав об этой новости, Кан Шэн практически перевел Яньань на военное положение, так как, по его логике, делегация гоминьдановцев ехала для встреч и контактов с предателями и спецагентами, укрывшимися в КПК в этой местности. Ночью по приказу шефа цинбаоцзюя были арестованы более 200 человек
[243].
«Со дня на день ждут Чан Кайши или группу крупных гоминьдановцев во главе с Ху Цзунанем, — пишет в своем дневнике П. Владимиров. — Трудно понять, какая в этом необходимость, но Яньань переведена на военное положение. Это в свою очередь вызвало целую волну арестов.
1 июля 1943 г. Кан Шэн от имени Центральной комиссии по проведению „чжэнфэна“ опубликовал в „Цзефан жибао“ статью под названием „К экстренному спасению оступившихся“. Целью кампании, писал автор, является „спасение тех, кто, оступившись, стал национальным предателем, вражеским шпионом, контрреволюционером“
[244]. После этого повсеместно были организованы митинги, на которых обосновывалась необходимость „экстренного спасения“ и провозглашалось вступление кампании „чжэнфэн“ в новый период.
Стал спрашивать об арестах Кан Шэна. Разговор пришелся ему явно не по вкусу. Однако он все же сказал, что распоряжение об изоляции гоминьдановских и японских прислужников отдано руководством КПК»
[245]. Таким образом, как пишет китайский биограф Кан Шэна, Гоминьдан оказал дополнительную услугу и дал повод шефу цинбаоцзюя к новым массовым чисткам.
На одном из экстренных митингов в своем выступлении перед молодежью в июле 1943 г. Кан Шэн, призывая молодых людей «чистосердечно признаваться» в шпионаже в пользу Гоминьдана, заявил, что уже за три месяца, начиная с 10 апреля сего года 450 человек признались в своих «преступлениях» перед партией
[246]. В другом выступлении на собрании перед членами партии он заявил, что «70–80 % коммунистов ненадежны в политическом отношении, это — различные агенты, предатели и плохие элементы»
[247].
