Итак, в 1959 г. Мао Цзэдун «умышленно» отошел на «вторую линию» руководства. Вот как он сам объяснял это событие 24 октября 1966 г. на рабочем совещании ЦК КПК:
«Почему возникла потребность разделить на первую и вторую линию? Во-первых — плохое здоровье, во-вторых — урок СССР [Маленков оказался незрелым, перед смертью Сталин никому не передал власть. На каждом совещании они произносили в честь друг друга тосты, льстили друг другу]… Я думал до своей смерти создать им авторитет, но не думал, что все пойдет в противоположном направлении».
Именно в августе 1958 г. во время расширенного совещания в Бэйдайхэ, которое должно было официально принять курс на «большой скачок» и «народные коммуны», НОА начала массированные артиллерийские обстрелы острова Цзиньмэнь, находящегося всего в 10 км. от материка и удерживаемого гоминьдановскими войсками (регулярные круглосуточные продолжались три месяца). Как признавались историки КНР, обстрел этого острова был «не столько военной, сколько политической и пропагандисткой акцией». Только 23 августа 1958 г. в течение 85 минут из 459 артиллерийских орудий по Цзиньмэню было выпущено коло 30 тыс. снарядов.
Уже в первый день работы совещания в Бэйдайхэ Мао Цзэдун заявил, что хотя «Китай и ведет пропаганду против международной напряженности и выступает за ее смягчение», однако на деле «напряженность более выгодна Китаю и менее выгодна Западу». «Для Запада напряженность выгодна потому, что она дает возможность расширять производство оружия, — заявил он, — а нам она выгодна потому, что способна привести в движение все активные факторы… Мы сможем побольше произвести чугуна и стали, а также продовольствия».
Результатом такой политики был крупный международный кризис, чреватый столкновениями между союзниками «двух Китаев».
Весной 1959 г. вооруженное восстание под лозунгами независимости началось в Тибете. В результате его подавления были убиты несколько десятков тысяч человек, а около 80 тыс. (включая духовного руководителя Тибета Далай-ламу) бежали за пределы КНР.
Осенью 1959 г. Китай развязал пограничный конфликт с Индией, поддерживающей дружеские отношения с СССР и другими социалистическими странами, поставив их в весьма затруднительную ситуацию.
Стоящие на «первой линии» в КНР стали разрабатывать и проводить курс на «урегулирование» народного хозяйства страны.
Кан Шэн в этот период первоначально старался «не высовываться», сидел тихо, понимая, что и на нем есть вина за действия руководства страны, приведшие КНР к глубокому кризису, а население к голоду.
В это время он стал укреплять свои отношения с женой Мао Цзэдуна Цзян Цин. Как мы знаем, он неплохо знал ее еще в 30–40 гг.
«Я впервые встретил Кан Шэна в 1958 году, — вспоминал личный врач Мао Цзэдуна. — После 1949 года он отошел от политики. Во время коммунистического переворота Кан находился в госпитале и не выходил оттуда до начала „большого скачка“. Тут-то и пришло его время — Кан стал одним из самых голосистых его проводников.
Мои друзья-врачи, лечившие его в Пекинской клинике, говорили, что он шизофреник, и я не знаю, почему он был выписан. Мой контакт с ним был минимален — и напряжен. Я видел, что он иногда посещал Мао, но их встречи обычно были сугубо конфиденциальными. Кан Шэн никогда не участвовал в легком трепе подобно другим лидерам, которые время от времени посещали Председателя»
[356].
С начала 60-х годов Кан Шэн и Цзян Цин восстановили свои старые дружеские отношения. В 50-е годы (с 1955 по 1962 г.) Цзян Цин, по ее собственным рассказам, была больна. Врачи посоветовали ей ради «восстановления ее здоровья и укрепления слуха и зрения» принимать участие в культурной жизни страны, что она и стала делать. Это и был ее реальный выход на политическую сцену.
К этому времени стали заметны изменения, происходившие в области драматургии, литературы и искусства Китая. Причем неискушенному наблюдателю казалось, что толчок этому дал сам Мао Цзэдун. Так, в 1959 г. в период работы 7-го пленума ЦК КПК 8-го созыва в Шанхае (2–5 апреля) Мао неоднократно призывал учиться духу Хай Жуя, «увещать со всей прямотой», «не бояться высказывать противоположные мнения». Хай Жуй — политический деятель Минской династии, живший в XVI веке. Мао рекомендовал поближе познакомиться с биографией Хай Жуя.
Как считал личный врач Мао Цзэдуна, последнего Хай Жуй привлекал тремя достоинствами. Он всегда говорил правду и был искренне предан императору. Даже если бы он стал жертвой несправедливости со стороны императора, то и тогда ни в чем не стал бы того обвинять. Слава императора и счастье народа были для Хай Жуя дороже жизни. И если дела в стране начинали идти плохо, Хай Жуй обвинял в этом не императора, а его лживых и бестолковых министров. Мао Цзэдун был сложной и противоречивой личностью. «Как и все китайские императоры, — отмечал врач Ли Чжисуй, — он искренне верил в свою непогрешимость и мудрость. Все свои политические ошибки Мао объяснял тем, что якобы получал от своих помощников недостоверную информацию о происходящем в стране»
[357].
После совещания член ЦК КПК и кандидат в члены Секретариата ЦК КПК Ху Цяому в Пекине нашел специалиста по истории династии Мин, заместителя мэра столицы У Ханя и рассказал последнему о содержании выступления Мао Цзэдуна и его призывах. Ху Цяому специально просил У Ханя написать статью для «Жэньминь жибао» о Хай Жуе. И У Хань выполнил его просьбу. Уже 16 июня 1959 г. в партийной газете под псевдонимом Мо Мяньчжи появилась его статья «Хай Жуй ругает императора».
«В феодальную эпоху, — писал Хай Жуй, — император считался неприкосновенным, даже имя императора запрещалось произносить, если же нарушали „императорское табу“, виновника калечили: отрубали руку или ногу… Бранить императора было делом неслыханным. Естественно, если такое случалось, все приходили в восторг. В театре столичной драмы есть пьеса о том, как императрица Хэ (супруга основателя Сунской династии Чжао Куаниня, X век. — В.У.) бранится во дворце, пьеса очень популярна, я думаю, именно по этой причине»
[358].
У Хань довольно смело (он очень рисковал, так как из дальнейших событий мы увидим, что в те годы КНР оказывается недалеко ушла от императорского Китая) взялся за тему о том, как с риском для жизни бранили императора. В центре заметки — образ Хай Жуя, который в 1566 году подал минскому императору Цзяцину доклад, где, не стесняясь в выражениях, обличал его правление. Чиновника Хай Жуя ничто не защищало от императорского гнева, и У Хань выбрал именно этот редкий исторический случай.
В этой публикации приводились обширные выдержки из обличений Хай Жуя. Истый конфуцианец, он доказывал Сыну Неба, что тот нарушил основы отношений между людьми в обществе, как их понимало конфуцианство: пренебрегая сыновьями, он нарушил долг отца: пренебрегая женой, нарушил долг супруга; наконец, нарушил отношения государя и подданных, не заботясь о них. «Ныне налоги и повинности тяжелее, чем было в обычае, и так повсеместно; Ваше Величество разоряет достояние народа на почитание Будды, так что с каждым днем жизнь становится хуже и хуже, до того дошло, что в людских домах уже нет ничего, за последние десять лет все разозлились до крайности. Ваш девиз правления: „Прекрасный покой“ — переделал по-своему: „Все разорены дочиста“ (Здесь игра слов — другие иероглифы с тем же звучанием. — В.У.). Народ Поднебесной недоволен уже давно, при дворе и в провинциях чиновники и простолюдины поняли все. Помыслами Вы погрузились в мистику, в мечтах о бессмертии и вечной молодости помутился Ваш ум. Себя одного считаете правым, отвергаете критику. Ваших ошибок слишком много…» Далее У Хань изложил судьбу смелого чиновника. Разгневанный император приказал схватить Хай Жуя и казнить. Но евнух Хуан Цзинь успел шепнуть: «Этот человек знает, что ему не жить, простился с женой и детьми, назначил душеприказчика, распустил челядь, сам никуда не убежит. Он по натуре прям, его доброе имя широко известно, он честный чиновник, который не заимствовал ни казны, ни зернышка, ни ниточки». Цзяцин услышал, что Хай Жуй не боится смерти, и обомлел. Он вертел в руках доклад, читал и вздыхал и не мог решиться. В тот же день Хай Жуй ушел из дворца домой живым, и два месяца его не трогали. Затем его бросили в тюрьму и приговорили к смертной казни, однако Сын Неба не утвердил приговор, но об этом не знает Хай Жуй. Через год, перед смертью, в тяжелой болезни последними словами умирающего императора были: «Все, что говорил Хай Жуй, — все правда…»
