Мегилл. Это правда.
Афинянин. Почему же, мои дорогие, эти установления и законодательство имели у них такой дурной исход?
Мегилл. Как? Что именно ты порицаешь?
Афинянин. То, что из создавшихся трех больших сообществ два вскоре извратили свой строй и свои законы и лишь третье сохранило их, именно ваше государство.
Мегилл. Ты задал нелегкий вопрос.
Афинянин. Однако нам теперь надо рассмотреть его и исследовать, чтобы беспечально пройти весь путь, забавляясь разумной старческой забавой, касающейся законов, ведь мы так решили в начале пути.
Мегилл. Что ж! Сделаем так, как ты говоришь.
Афинянин. К какому же рассмотрению законов и лиц, их упорядочивших, могли бы мы обратиться скорее, чем к этому? И какие более славные и великие государства и установления могли бы мы исследовать?
Мегилл. Нелегко назвать другие взамен этих.
Афинянин. Почти наверняка тогдашние законодатели считали такое устройство, при котором оказывается взаимная помощь, пригодным не только для Пелопоннеса, но и для всех эллинов в случае, если кто из варваров станет их притеснять, – например когда население Илиона, доверившись ассирийскому могуществу, значительному во времена Нина, неосмотрительно вызвало Троянскую войну. А ведь сохранившееся тогда еще величие этой державы было немалым; подобно тому как мы теперь опасаемся Великого царя, так тогдашние люди боялись создания этого союза. Вторичное же взятие Трои вызвало немало нареканий на греков, ибо она составляла часть ассирийской державы. Учитывая все это, прекрасно, видимо, было придумано и упорядочено единое устройство того войска под властью братьев-царей, сыновей Геракла, которое было поделено между тремя государствами, гораздо лучше, чем устройство ополчения, пришедшего под Трою. Во-первых, Гераклиды считались лучшими правителями, нежели Пелопиды; затем и войско это считалось превосходящим по добродетели то, что пришло под Трою, ибо, победив троянцев, ахейцы в свою очередь были превзойдены дорийцами. Не правда ли, все было устроено тогдашними законодателями именно так и с такой целью?
Мегилл. Конечно.
Афинянин. Итак, естественно было им считать, что такое положение сохранится незыблемым на долгое время, так как они разделили выпавшие на их долю немалые труды и опасности, а находились они под властью единого рода братьев-царей, да к тому же и вопросили много разных прорицателей, в том числе и Дельфийского Аполлона.
Мегилл. И это было естественно.
Афинянин. Но все это ожидаемое величие, видно, быстро тогда рассеялось, за исключением, как мы теперь указали, небольшой части вашей области, которая никогда не прекращает войны против остальных двух частей, даже и в наши дни. Между тем возникший тогда единый и согласованный образ мыслей создал бы мощь, непобедимую на войне.
Мегилл. Не иначе.
Афинянин. Как же, каким путем все это погибло? Разве не стоит рассмотреть, какая судьба погубила столь совершенный союз?
Мегилл. Если этим пренебречь, то, рассматривая что-либо другое, с трудом можно было бы понять, как сзаконы и государственный строй сохраняют величие прекрасных деяний или, наоборот, совсем его губят.
Афинянин. Значит, как кажется, мы счастливо напали на предмет, достойный рассмотрения.
Мегилл. Несомненно.
Афинянин. Не правда ли, дорогой мой, видя возникновение чего-то прекрасного, пригодного для создания удивительных вещей, все люди так же, как мы сейчас, забывают о том, хорошо ли сумеет кто-либо этим воспользоваться и как? Вот и мы теперь, пожалуй, рассуждали об этом неверно и несообразно с природой, так же как и все при таком подходе относительно любых других вещей.
Мегилл. Скажи, в чем дело? И к чему относится это твое замечание?
Афинянин. Друг мой, сейчас я сам себе смешон. Когда я обратил внимание на то войско, о котором у нас идет речь, оно показалось мне превосходным и чудесным эллинским достоянием, – если бы, повторяю, им тогда умело воспользовались.
Мегилл. Но ведь ты говорил обо всем хорошо и разумно, и мы хвалили тебя.
Афинянин. Может быть. По крайней мере я думаю, что при виде чего-то великого, имеющего большую силу и мощь, у всякого тотчас же создается впечатление, что если бы обладатель этой великой силы умел ею пользоваться, то, совершая много чудесных дел, он непременно бы благоденствовал.
Мегилл. Разве это не верно? Каков же твой взгляд?
Афинянин. Посмотри, на что обращает внимание тот, кто правильно высказывает похвалу этого рода. Но сначала поговорим о том, о чем у нас шла теперь речь: если бы тогдашние устроители сумели надлежащим образом поставить войско, то как бы они этим воспользовались? Если бы они непоколебимо установили войско так, чтобы самим быть свободными, властвовать над кем угодно и вообще среди всех людей, эллинов и варваров, совершать то, что было бы предметом вожделения и для них самих, и для их потомков, то они сохранили бы войско на вечные времена. Разве это не заслужило бы им похвалы?
Мегилл. И даже очень.
Афинянин. Так же точно при виде большого богатства и особых отличий знати, равно как и других подобных вещей, всякий обратит внимание на это и скажет то же самое, то есть что посредством этого можно достичь исполнения всех или по крайней мере большинства достойных упоминания желаний.
Мегилл. Естественно.
Афинянин. Скажи, нет ли у всех людей одного общего желания, к выяснению которого и стремится наше рассуждение, как само оно о том говорит?
Мегилл. Какое же это желание?
Афинянин. Чтобы все происходящее, а если не все, то хотя бы все человеческое, делалось по приказу нашей души.
Мегилл. Хорошо бы!
Афинянин. Так как все мы всегда желаем этого – и дети, и старики, то, не правда ли, мы неизбежно только об этом и молимся?
Мегилл. Конечно.
Афинянин. Для дорогих нам людей мы в наших молитвах просим того же, чего они просят сами себе.
Мегилл. Да.
Афинянин. Сын дорог отцу: он – ребенок, а тот – взрослый.
Мегилл. Конечно.
Афинянин. Однако многое из того, о чем молит для себя ребенок, отец просит богов отвратить, – чтобы это никогда не исполнилось по молитвам сына.
Мегилл. Ты говоришь о молитвах неразумного юноши.
Афинянин. Когда отец, будучи стариком или очень еще молодым и не имея понятия о том, чтó прекрасно и чтó справедливо, усердно молится, а сам находится в состоянии, подобном тому, которое испытывал Тесей в отношении злополучно погибшего Ипполита, как ты думаешь, станет ли сын, зная это, молиться с ним заодно?
