– Генри! – Мама перегнулась со своего места. – Было бы желательно перемолвиться с тобой парой слов.
– Вот же я! – ответил я, поскольку так оно и было.
Но я понимал, что она имеет в виду: не хочет говорить, перегибаясь через мистера Перти, – что и понятно, учитывая, о чем она собирается поговорить. Ждет, пока я подойду с ее стороны кабины.
«Я безумна, – известила нас Пэтси Клайн, – безумна от любви к тебе».
Я обошел грузовик и приблизился к маме.
– Ты имеешь представление, сколько раз я звонила тебе вчера вечером?
– Извини, – сказал я. – И в мыслях не было причинить беспокойство тебе.
Она хмуро уставилась на меня.
– Я вовсе не беспокоилась. Мне требовалась помощь.
А мне бы хотелось спросить ее, помнит ли она спустя столько лет то, что мы оба клялись забыть. Если я сейчас вдруг отрою старые воспоминания, будет вдвойне странно, если окажется, что моя мать не готова или не способна участвовать в этом. Это знание я должен бы разглядеть в ее глазах, но ничего не видел. Зато ее досада и недовольство проступали вполне отчетливо.
– Коробки, не поместившиеся в трейлер, прибыли сегодня на почту. Мы едем за ними.
– Он в доме? – спросил я.
– Кто? – переспросила она. – Ты наконец вспомнил, что у тебя есть отец? Собираешься нанести ему визит?
– Я не думал наносить визит. Заехал на минуту. Может, когда семестр закончится, наступит время и для визитов.
Эти мои слова мама тоже проигнорировала.
– Он еще вчера спрашивал, где ты, – сообщила она. (И это могло даже быть правдой. Или нет.)
– Вот он я, готов удовлетворить его любознательность. Мы-то десять лет задавались вопросом, где он. Или ты забыла?
Наконец мы посмотрели друг другу в глаза – впервые за много лет, – и да, в ее глазах что-то брезжило.
– Я не забыла, – ответила мама. – Я всего лишь простила. Пора это сделать и тебе.
– В который раз мы это обсуждаем, мам? Я тебе говорил: я не держу на него зла.
– Но это не то же самое, что простить, так? – Она одарила меня одним из своих «значительных» взглядов, указывая, что мне следует поразмыслить хорошенько над такой классификацией.
Я вздохнул:
– Чего ты конкретно хочешь от меня?
– В данный момент хочу сложить коробки у тебя в гараже, – сообщила она. – Если не возражаешь.
– Да, конечно, – сказал я, отступая на шаг от грузовика. – Но на твоем месте я бы пока туда не ездил. Дом взяли в осаду журналисты.
Мама медленно прикрыла глаза и так же медленно подняла веки.
– Интересно, как он тебя оценит, – произнесла она.
Я помахал на прощанье мистеру Перти, который включил двигатель.
– Чарлз знает отличное место, где поесть, – крикнул я маме, прежде чем она до отказа подняла окно. – Попробуй там свиной студень.
Внутри, по телевизору, шла программа «Домашний ремонт». Сначала я подумал, что отец уставился на экран, но затем разглядел, что он просто дремлет в мамином кресле для чтения. Спал он агрессивно, будто во сне ему виделся некий ученый спор против его концепций и отец готовился вмиг разделаться с оппонентами.
По правде говоря, вновь увидеть его было для меня некоторым шоком. Особенно в такой ситуации. Последние два года плохо на нем сказались. Долгое время аристократическое лицо моего отца выдерживало натиск времени, однако теперь прожитые годы разом его нагнали. Беглого взгляда хватило, чтобы понять: больше у него не будет молодых любовниц, и я невольно спросил себя, не принесло ли это отцу облегчения. С конца шестидесятых он носил длинные волосы, яркую, струящуюся серебром гриву, которая теперь немного пожелтела – это было похоже на зубной камень. Особенно меня поразило, насколько женскими сделались его черты. Вынудило призадуматься, не кажется ли он теперь и моей матери скорее старухой, чем стариком.
Под моим не слишком сочувственным взглядом он проснулся.
– Генри! – выговорил он, медленно поднялся на ноги, протянул руку.
– Генри! – ответил я. Наши руки соприкоснулись – его сухая, моя влажная (на что он вроде бы не обратил внимания).
Наступило молчание. Эта встреча двух Уильямов Генри Деверо, первая за десять без малого лет, если не считать визита в больницу, когда отец находился под действием сильных транквилизаторов, неуловимо напоминала баснословное знакомство Джойса и Пруста: оба признались, что не читали книги собрата, и, установив этот факт, лишились тем для дальнейшего разговора. Мы дружно уставились в телевизор, словно ища в нем подсказку.
– Про тебя говорили недавно, – сказал он, не уточняя, но явно подразумевая утренние новости. – Что-то насчет… – Он яростно покачал головой, как будто от встряхивания нужная мысль могла выплыть на поверхность его разжиженной памяти. Выплыла – и отец едва поверил: – Уток? (Наверное, это ему приснилось, решил он.)
Я признал, что речь вполне могла зайти об утках, и это отца устроило: по крайней мере, он пока не тронулся умом.
– Ты не против выйти на свежий воздух? – предложил он, поглядывая на солнечный день, сверкавший за окном. – У нее тут так темно, – добавил он, озирая вселенную моей мамы.
Он отыскал свитер с отложным воротничком, и мы вышли на крыльцо.
– Соседство у вас безопасное? – поинтересовался отец, поглядывая в обе стороны широкой улицы.
– Маленький городок в Пенсильвании, папа, – напомнил я.
Он ухватился за перила для устойчивости и вытянул шею в сторону старого парка аттракционов. За деревьями маячила верхняя часть колеса обозрения, и только.
– Что это? – потребовал он объяснений, выпрямляясь.
– Сломанные аттракционы, – ответил я.
– Пошли! – бросил он мне и двинулся вниз по ступенькам, не дожидаясь моих возражений, серебристая грива развевалась на ветру.
Я не понял, собирается ли он просто сходить туда и осмотреть колесо и прочее или же надумал покататься. Для человека, перенесшего тяжелейший «срыв», шагал он чертовски целеустремленно. Мои же шаги еще недавно были бы длиннее, но сейчас укоротились из-за – как теперь, в компании Уильяма Генри Деверо Старшего, я уверился вдвойне и без рентгена – камня размером с жемчужину, который блокирует мой мочеиспускательный канал. Мне приходилось напрягать все силы, чтобы поспеть за отцом. Поначалу я надеялся, что он утомится, но не тут-то было – за пять минут такой скоростной ходьбы мы добрались до озера. Вернее, до бывшего озера, превратившегося в грязную вонючую впадину. Отсюда можно было охватить взглядом все, что прежде составляло парк развлечений, – колесо обозрения, заброшенное здание, внутри которого раньше находилась карусель, заросший сорняками картинг. Дальше идти смысла не было, но отец уже торопливо шагал вдоль берега.
