– И должен вас предупредить, что сексуальное домогательство – это тяжкое обвинение, – серьезно сказал я.
– Сексуальное домогательство? – Грэйси следовало проявить осторожность и не переспрашивать. Она почуяла западню, я это видел, но не смогла удержаться. Самая свирепая конкуренция на кафедрах английской литературы всегда была за роль нормального мужчины.
– Вы вчера не завелись? – с притворным недоверием спросил я. – Я-то еще как завелся.
Выпроводив Грэйси, я торопливо сдернул полумаску и, словно Кларк Кент, поспешил в мужскую уборную в дальнем конце коридора, где и замер под беспощадным зеркалом, ожидая струи. Пока я так стоял, трое студентов расстегнулись, пописали, застегнулись и вышли, не вымыв руки, а я все торчал в той же позе и думал, сколько же всего мы в жизни принимаем как должное. У меня уже проявились все классические симптомы старения – бессонница, скрип в суставах, негибкость (в буквальном и переносном смысле). Я знаю многих мужчин старше меня, которые признаются, что в три часа ночи сидят, словно старухи, на стульчаке – долгое, одинокое бдение, – ждут, ждут и так и засыпают, уронив голову на руки, а потом их будит наконец долгожданная капель. Уильям Генри Деверо Старший, подозреваю, из таких, и хотя мне еще остается несколько месяцев до пятидесятилетия, я, очевидно, тоже из их числа.
Подобно современным физикам-теоретикам и Уильяму Оккаму, моему вот уже шесть веков покойному духовному проводнику, стремившемуся примирить веру с рациональным исследованием, я тоже искал универсальную теорию. Двадцать четыре часа назад я стоял перед этим же зеркалом, и полотенца из плотной коричневой бумаги быстро пропитывались кровью из моей пробитой ноздри. И вот я снова тут, на этот раз с членом в руке. Вчера моя кровь текла привольнее, чем ныне моча. Хотел бы я знать, смешно это или трагично.
Есть у меня подозрения на этот счет.
Вот как выглядит ракетбол, в который я дважды в неделю играю с Тони Конильей. Тони, пятидесяти восьми лет, сложением напоминает пожарный гидрант, занимает центр корта и подает. Это он умеет лучше всего. Плотное, компактное тулово генерирует изрядный импульс, и при подаче Тони может направить мяч достаточно сильно вниз в любой угол корта. Динамика никогда не меняется, а значит, противнику нет смысла выдумывать какие-то ухищрения. Во всем остальном его игра столь же примитивна и зла: в один сет он способен подать, принять и погасить мяч, в результате противник выглядит идиотом, а это и есть главная утеха Тони – выставить другого человека идиотом.
Бегать Тони нельзя. В последние пять лет у него бывали неприятности с сердцем, и доктор разрешил ему лишь умеренную нагрузку. В этом и заключается очаровательное свойство наших матчей. Тони решил, что ракетбол ему не повредит, если делать не более шага из центра корта в любую сторону. Соответственно, моя обязанность, отбивая мяч, попадать в этот круг, иначе Тони объявляет мяч вне игры и засчитывает себе очко. Мне разрешено гасить мяч прямо перед ним, если сумею, но не бить под углом. Поскольку весь расчет в ракетболе строится на ударе под углом, гандикап мой столь велик, что Тони дает мне фору в шесть-восемь очков на игру, и все равно я почти всегда проигрываю. Когда разрыв слишком увеличивается, Тони поворачивается ко мне, хмурится, сводя кустистые брови, и велит мне поднажать.
– Поднажми, – говорит он сейчас (счет 14:7 в его пользу). – Я сегодня прям машина. Ну-ка, постарайся!
Самые иронические свои реплики Тони всегда подает на полном серьезе. Или так – или он не считает их ироническими? Может, и правда думает, что он сегодня – «машина». Мне кажется, порой он забывает про условия, благодаря которым ему удается выигрывать. Тони любит соревноваться и биться об заклад. Он бы и на эти матчи ставил деньги, если б я согласился. А как тут согласишься, если я не знаю, кто выиграл очко, пока Тони не сообщит мне? Но мы заключаем другие, не имеющие отношения к ракетболу пари, хотя в них я тоже мало что понимаю. Сестра Тони живет в Тампе, он следит за игрой «Буканьеров Тампа-бей» и каждый сезон изобретает очередную безумную схему, как ставить на них. В прошлом году он предложил мне выбрать любую команду, а он возьмет буканьеров. Двадцать долларов – на то, у какой команды будет лучший результат по итогам сезона.
– Ладно, – сказал я. – Беру «Рейдеров Оукленда».
– Их ты не можешь взять, – остановил меня Тони. – Это должна быть равная по силам команда.
– Равная «Тампа-бей»? – переспросил я, уже теряя нить.
– Любая сопоставимая команда.
Выяснилось, что я могу выбрать любую не слишком талантливую команду. «Морских соколов» Сиэтла, нью-йоркских «Джетс» или «Рэмс» из Лос-Анджелеса.
– Все равно пока не понимаю. На что мы ставим?
– На лучшую команду, разумеется, – объявил Тони так, словно подозревал, будто я умышленно туплю.
– А если они не встретятся в матче?
– Общий результат, – пояснил он. – Игра друг против друга не считается.
– Как же не считается, если они будут играть? – запротестовал я, пытаясь использовать бритву Оккама. – Разве такой матч не разрешит сразу наш спор?
Но он не хотел об этом и слышать. Чем дольше он размышлял, тем больше добавлял условий. Если буканьеры попадут в плей-офф, а моя команда вылетит раньше, тогда я плачу ему вдвое (и он мне в аналогичном случае тоже, нехотя согласился Тони).
– Обещаешь сказать мне, если я выиграю? – поинтересовался я, когда Тони закончил инструктаж.
– Все просто. Слушай внимательно, – сказал он и повторил условия пари во второй раз, добавив еще пару оговорок. Я выбрал «Чарджерс», которые проиграли в первом раунде плей-офф, а «Буканьеры» так и не поднялись с нижней строчки. Тони даже заплатил мне, хотя здорово был недоволен тем, что я не согласен поднять ставку и выиграть вдвое или проиграть все в следующий сезон. Он бы снова позволил мне выбрать любую команду («Чарджерс» перешли в разряд тех, кого брать нельзя), а он – своих буканьеров. Я взял его деньги и сунул их в карман.
– Поднажми! – крикнул мне Тони. – Какой смысл играть, если ты не стараешься.
Он гонял меня по всему корту, я был замучен и зол и мечтал сдаться. К тому же опять требовалось помочиться.
– У нас решающий мяч, – напомнил мне Тони и взмахнул ракеткой.
Я сильно отбил, мяч отскочил от передней стены, идеальная, запретная для меня подача – далеко за пределами радиуса, который назначил себе Тони.
– Победа! – сказал Тони. – Моя.
Я вскинул руки, признавая поражение.
– Слава богу! – Я уж привык, что самые мои удачные удары означают для меня проигрыш.
– Давай еще одну, – предложил Тони.
– Нет, – ответил я.
– Еще одну, – повторил он.
Мы сыграли еще одну. На этот раз я играл лучше, то есть проиграл с большим отрывом. Мой противник назвал мое окончательное поражение унизительным. Сам я не очень понимал, какие чувства это у меня вызвало.
