Голос Лили звучал сдержанно, как будто она догадывалась о моих безобразиях. Сообщение краткое: номер телефона и название отеля, где она остановилась. Вот почему ее не было у отца, когда я звонил вчера. Я попытался припомнить, с чего я взял, что она поселится у отца. Она мне так сказала? Я сам пришел к такому выводу? Мне как-то казалось, что верно первое, но мой мозг все еще сочился текилой и болел при попытке напрячь память. «Сегодня тебя ждут в моем классе, не забудь», – завершила свое сообщение Лили, перед тем как пожелать доброй ночи, словно каким-то образом предугадала, в каком состоянии я проснусь.
Я позвонил в отель, но когда администратор соединила меня с ее номером, там никто не ответил. Либо Лили уже ушла, либо принимала душ. Сверившись с часами, я запросил доступ к той части мозга, которая отвечает за аналитические функции, но эта часть мозга тоже ушла с линии. Когда в трубке вновь послышался голос администратора отеля, меня вдруг настигла странно бодрящая мысль: что, если причина той сдержанности, даже вроде бы сожаления, которые я расслышал в голосе жены, не мои проступки, а ее собственные? Я попросил администратора соединить меня с номером Джейкоба Роуза – это кое-что говорит о том, как человеческий мозг расставляет приоритеты. Память и аналитика – в доступе к ним мне отказано, зато отдел, отвечающий за ревность и подозрения (интуиция?), предлагает свои услуги даже без спросу. Пауза – затем администратор сообщила, что в отеле Джейкоб Роуз не зарегистрирован, но какой-то намек прозвучал в ее голосе.
– Есть Джек Роузен, – добавила она.
– Я так и сказал. Джек Роузен! – подхватил я, и через мгновение телефон зазвонил в номере Джека Роузена, и трубку там сняли прежде, чем я успел призадуматься, насколько (не)вероятно, что Джейкоб использовал подобный псевдоним. Ответил мужчина. Даже голос немного похож на Джейкоба Роуза. То есть еврейский прононс, что не так уж удивительно, учитывая его имя, будь он Джейкоб или нет.
– Джейкоб! – сказал я. – Слава богу, я тебя разыскал.
Короткая пауза.
– Кто это?
– Хэнк! – представился я человеку на проводе. – А то кто же? Позови Лили.
– Какую Лили?
Хорошо, значит, это не Джейкоб Роуз, сказал я себе, кладя трубку, то ли разочарованный, то ли смущенный. Не думаю, что я бы обрадовался, обнаружив доказательства измены моей жены, но было что-то будоражащее в самой возможности положиться на интуицию – и угадать. Для того, кто совершает подобный прыжок с закрытыми глазами, лестно попасть правильно, а не мимо, как случилось со мной.
Двигательные функции были все при мне, так что я поехал в город и заглянул в любимое кафе позавтракать и прочесть утреннюю газету. Очевидно, мое появление в последнем выпуске новостей не успело попасть в утренний номер, зато на странице семь, внизу, я обнаружил короткую, в одну колонку, заметку о самоубийстве Уильяма Черри, который две недели назад улегся на рельсы. Ни жена, ни дети не замечали у него никаких симптомов отчаяния или депрессии, хотя и признавали, что в последнее время он ушел в себя. Но в целом казался вполне бодрым, строил планы, чем займется на пенсии.
От похмелья после текилы всего лучше помогают оладьи. Я съел целую тарелку, густо залитую сиропом, потом отправился в уборную, отыскал отдельную кабинку с запирающейся дверью и изверг в унитаз оладьи, вчерашние сырые устрицы, текилу и глубочайшую уверенность в том, что когда поезд, направлявшийся в Белльмонд, оторвал голову Уильяму Черри, никто, даже самые близкие, понятия не имели, что в этой голове творилось.
А снаружи ярко синело небо, и, глубоко вдохнув свежий воздух, я ощутил что-то вроде отцовского оптимизма. Невозможно отрицать, что прохладный вешний день в Пенсильвании прекрасен, невозможно отрицать и то, что мне уже гораздо, гораздо лучше.
Я поспел в школу как раз к звонку на перемену. Пришлось нырнуть в дверной проем, чтобы не затоптали орды юных готов, визиготов и вандалов, которые неслись, толкались, хлопали дверцами шкафчиков и беззаботно обрушивали друг на друга мерзейшие ругательства – очевидно, вовсе не воспринимавшиеся как оскорбления. В мою школьную пору такие выражения тут же спровоцировали бы драку и визит в кабинет директора.
Я высмотрел в конце коридора Гарольда Браунлоу, коллегу Лили. Похоже, он пресек акт вымогательства: прижал крупного чернокожего парня к доске объявлений, угрожая ему не слишком смертельным оружием – собственным скрюченным пальцем.
– Верни мальчику деньги на обед, Гвидо! – строго требовал Гарольд, и Гвидо, повесив голову, отдал младшекласснику (белому) пару купюр.
– Я не хотел отбирать у него деньги, мистер Браунлоу. Случайно так вышло.
– Понимаю, Гвидо, – сказал Гарольд. Белый малыш уже испарился. – Но я бы хотел впредь обойтись без подобных случайностей.
– Окей, мистер Браунлоу, – буркнул Гвидо и зашагал прочь со странно невинным видом, как будто и сам верил в концепцию случайного отъема денег.
Заметив меня, Гарольд ухмыльнулся и подошел.
– Гвидо? – спросил я, глядя в спину крупному чернокожему парню, пока тот не скрылся за двойной дверью.
– Поди знай, – ответил Гарольд, протягивая руку. – Думаю, я выражу мнение всего коллектива нашего исправительного заведения, сказав, что мы все чертовски гордимся тобой. А еще говорят, что по телевизору ничего интересного не показывают.
– Но все-таки слишком агрессивно, – покаялся я.
– Мне показалось, в меру, – сказал Гарольд, – но это мое личное мнение. С Лили говорил?
– Она звонила поздно вечером, меня не застала.
– Скажи ей, чтобы не торопилась, – посоветовал Гарольд. – Мои источники проинформировали меня, что в совете школы грядут перемены. Мы очень хотим, чтобы она осталась с нами.
– Я передам.
– Конечно, если ей хочется начать что-то новое, я ее понимаю, – печально продолжал Гарольд. – Время мчит на крылатой колеснице и так далее. В ее возрасте я вдруг вбил себе в голову, что скоро умру. Все лето напролет каждый день играл в гольф и твердил себе, что очередной раунд станет для меня последним. Недешево обошлось, между прочим.
– И вот он ты.
Он кивнул.
– Зато от резаного удара избавился. Ты бы иногда приезжал поиграть со мной и Марджори.
Кстати говоря, его жена – секретарша Джейкоба Роуза.
– Может быть, этим летом.
– Гольф, он в голове, – философски заметил Гарольд. – Тысячу и одну переменную нужно учесть.
– Я бы предпочел игру с одной переменной, – сказал я. – Максимум с двумя.
– Можно я немного личный вопрос задам?
– Вперед! – поощрил я его, хотя мне чертовски ни к чему личные вопросы. Но для Гарольда нет ничего интимнее гольфа, и теперь, когда он поделился со мной самыми задушевными своими мыслями об этой игре, я, видимо, оказался перед ним в долгу.
– Это у тебя блевотина на воротнике? – задал он личный вопрос.
