– Я ничего не знал.
– Это никому и не следует знать.
– Буду молчать.
– Уж постарайся. – Не просьба. Требование.
Я подумал, не признаться ли, какой недуг подозревает у меня мой врач, – просто чтобы это слово было наконец произнесено.
– Обследование еще продолжается. Пока водит она, чтобы я никого не задавил.
– А я-то думал, ты только и мечтаешь задавить побольше народу.
Он снова фыркнул, но вроде бы не обиделся.
– Толку давить людей, если сам в отключке и этого не видишь.
– Точно.
Он ухмыльнулся во весь рот. Похоже, Рурк так же, как и я, сознавал, что это самый длинный наш и самый приятный разговор за последние пятнадцать лет. Что же это значит? – гадали мы оба.
– Давай соберем всю компанию и сыграем еще разок в воскресный футбол. Пока половину из нас не зарыли.
– Помнишь, как Грэйси играла поначалу? – спросил я. – Джейкоб получал пас, отдавал его Грэйси, а потом сам же наваливался на нее.
– К черту Джейкоба! Я бы ему шею сломал, хрену мелкому! – рявкнул Пол так, словно и правда сломал бы. Вот и конец ностальгии.
Я покачал головой:
– Преподобный, ты, как всегда, взбодрил мой дух.
– Не ставил себе такой цели.
– Знаю, – сказал я.
Автомобиль университетской службы безопасности медленно проехал мимо, водитель уставился на противозаконно припаркованный «камаро», явно смотрел на сидящую за рулем вторую миссис Р.
– Давай. Остановись, – пробормотал ее муж. – Выйди из автомобиля и скажи что-нибудь. Воткну тебе в глотку твой револьвер.
Машина проехала мимо. И тут я спохватился:
– Зачем сюда приезжали копы из Рэйлтона?
– Какая-то сумасшедшая ворвалась в аудиторию. Разделась догола и пустилась молоть чушь, насколько я понял.
– В какую аудиторию?
– Этого я не знаю. У тебя на занятии женщины когда-нибудь раздевались?
– Не было такого, – признался я.
– И у меня тоже. А в твоем кабинете?
– И там не было. А в твоем?
– Всего один раз. Она, – указал он кивком на вторую миссис Р., которая задумчиво следила за нами, жуя прядь своих волос. – Мне следовало быть к этому готовым, но она застала меня врасплох.
Глава 27
Студенты послеобеденного семинара были явно недовольны. Они даже считали себя обманутыми. Я просил их совета и поручил написать эссе, а сам, получается, взял и убил гуся еще до того, как они сдали свои сочинения. Несколько студентов присутствовало при моем интервью нынешним утром, когда я не отрицал свою причастность к делу. Более того, они слышали угрозу, что расправа не прекратится, пока я не получу бюджет, и теперь они возмущены мною, хотя я, по всей видимости, действовал в соответствии с мнением большинства авторов. Эссе я быстро просмотрел и разделил на две неравные стопки. Из большей пачки, с выводом «убить утку», я зачитал вслух, не называя авторов, три коротких эссе, в расчете вызвать дискуссию, а если не дискуссию, то хотя бы частные сомнения. Надежда не покидала меня: если эти интеллектуально скованные молодые люди услышат со стороны собственные рассуждения, если вынуждены будут признать не только совет, который они дали мне, но и логику, что подвела их к этому решению, они пусть и не переменят свое мнение, но хоть познакомятся с сомнением.
Три сочинения, которые я прочитал вслух, – авторства двух юношей и одной девы – предлагали схожую аргументацию. Мне следует убить утку, настаивали они, потому что я грозился это сделать, и если не осуществлю обещанное, никто впредь не будет воспринимать мои слова всерьез. Примеры мои студенты черпали из международной политики. Им не понравилось, когда Америка пригрозила странам третьего мира, а потом, говоря словами Бобо, студента, которого я собирался лишить зачета, если он пропустит еще одно занятие, «зассала». «Буря в пустыне» хороша именно тем, что мы обещали надрать задницу и надрали. Если и допустили какую-то ошибку, так только в том, что рано остановились, – нужно было дойти до Багдада. То же самое и со Второй мировой войной: надрав задницу немцам, следовало надрать задницу и русским, и тогда нам не пришлось бы делать это позже. (Все три автора, по-видимому, считали, что в какой-то момент мы таки надрали русским задницу.)
Не было нужды спрашивать участников семинара, считают ли они эти доводы убедительными. Чем нелепее примеры, чем сильнее историческая неточность и ошибочнее аналогия, чем дальше сочинение отклонялось от заданной проблемы, тем громче соученики приветствовали автора. По-видимому, какая-то разновидность убеждения все же присутствовала: большинство студентов уговаривали друг друга и самих себя с таким энтузиазмом и захлебом, что на корню истребляли иномыслие. Среди двадцати трех студентов нашлось с полдюжины, отважившихся морщить лоб в знак своего несогласия, – но это все, на что они отважились. Лучшая студентка, Блэр, – бледная, худенькая, немыслимо нежные руки с крупными голубыми венами – вертелась, чуть ли не извивалась на своем месте, но я по опыту знал, что ее парализует застенчивость, и потому она считала моей обязанностью раскрыть этим гопникам глаза на греховность их путей. В ее позиции имелась логика, пусть я с ней и не соглашался. Но открывать дискуссию – это и правда моя обязанность.
– Меня это не убедило, – наконец сообщил я недостойному большинству.
В ответ – общий стон. Этого они и боялись. Их родители оплачивают учебу с условием, что они получат диплом по какой-нибудь полезной специальности и не будут слушать таких людей, как я, которые, как предостерегают они своих отпрысков, постараются изменить их систему ценностей и подорвать религиозные принципы. Будь среди нас Анджело, он бы подтвердил: их опасения небеспочвенны. Посмотрите, что сталось с его дочерью.
И разумеется, то, что меня это не убедило, с практической точки зрения означало одно: опять плохие оценки. Горсточка вдумчивых студентов слегка приободрилась, когда я это сказал, но они сознавали, насколько они малое меньшинство. А большинство склонялось к насилию – еще одна причина соблюдать осторожность. Блэр приподняла было руку, потом снова ее опустила, и почему-то этот жест обозлил меня больше, чем только что прочитанные вслух сочинения.
– Есть тут кто-нибудь кроме меня, кто не считает, что мне следовало убить утку? – спросил я, глядя на Блэр в упор и давая ей понять, что заметил ее жест. Ответный взгляд был до невыносимости красноречив. «Не поступайте так со мной, – молил он. – Прочтите мое эссе, когда вернетесь домой. И узнаете, что я на самом деле думаю».
– Блэр?
Снова общий стон. Бобо и компания знали не только меня, они хорошо знали и Блэр. Они знали, что она всегда получает хорошие оценки. Что она дружит с орфографией и так далее. И были уверены: стоит убрать ее из этой группы – и их оценки резко пойдут вверх. Она была нежелательным конкурентом, и они с радостью бы избавились от нее.
