Камни и грязь незаметно сменились упругой подстилкой из перегнивших листьев. Появились небольшие островки травы. А затем мы пересекли опушку и вокруг сомкнулись настоящие заросли – мокрые и темные.
– Мне нужно что-нибудь знать об этом месте?
Я глянул на Скотта, после чего одобрительно кивнул – парень окончательно взял себя в руки, перестал идти на поводу у эмоций и начал вспоминать то, чему его учили на подготовительных курсах.
Информация – прежде всего.
– Греческий лес – одно из самых безопасных мест на Полосе. Здесь нет устоявшихся путей, так что закладывать мины не имеет особого смысла. Деревья маскируют тепло и звуки, а также мешают визуальному наблюдению. В результате встретиться здесь с кем-то можно лишь случайно. Главная опасность – выход на открытое пространство. На другой стороне хватает удобных позиций для снайперов.
– Понял. Радиацию не учитывать?
– Нет.
Как назло, дождь закончился именно в тот момент, когда мы подошли к противоположному краю чащи. Я остановился рядом с кряжистым дубом, кинул взгляд на быстро светлеющее небо и развернулся:
– Отдыхаем здесь.
Возражений не последовало – напарник не хуже меня понимал, что лучше провести несколько часов в холоде и сырости, чем угодить на тот свет. Мы отошли на сотню метров вглубь зарослей, съели по энергетическому батончику, а затем начали готовиться к дневке.
Я ждал новой серии вопросов – и дождался. Оставшись без дела, Генри какое-то время ворочался и старался расположиться поудобнее, но в конце концов все-таки не выдержал:
– Скажите, вы ходите здесь с самого начала войны?
– Почти.
– А как все начиналось?
– У меня амнезия. Помню только госпиталь, какую-то рыжую медсестру и капельницу.
– А дальше?
– А дальше мне было нечего есть. И я отправился в армию.
Скотт чуть-чуть помолчал, но спустя несколько секунд вздохнул и признался:
– В нашей семье тоже с едой плохо. Работы нигде нет, переехать нельзя…
– Хватит. Нам нужно выспаться.
Ответ получился излишне грубым, однако прямо сейчас у меня не было никакого желания копаться в прошлом или ворошить настоящее. Тем более, что впереди оставалась самая неприятная часть пути – зона, находящаяся под условным контролем противника.
– Извини. Я не люблю пустые разговоры.
– Так точно, сержант.
Ближе к вечеру снова пошел дождь – мелкий и нудный. Вода мало-помалу просочилась сквозь неплотно запахнутый плащ, намочила куртку, добралась до тела, заставила меня открыть глаза…
– Происшествий не было.
Я кивнул, прислонился к стволу возвышавшегося рядом дерева и уставился на свои ботинки.
Левая нога чувствовала отвратительную сырость.
– Вот дерьмо.
Как правило, третий день похода – самый неприятный. Именно на третий день ты начинаешь ощущать, как сильно пропотела и загрязнилась твоя одежда, именно на третий день подкрадывается первая усталость. Спустя какое-то время ты привыкаешь к этим неудобствам и возвращаешься в рабочий ритм, но во время следующего рейда тебя ждет все то же самое. Третий день, усталость, грязь…
– Нужно будет сделать сухой привал. В поселке.
– Ясно.
Мокрые ботинки – верный путь к мозолям. А потертости значительно уменьшают скорость перемещения, снижают концентрацию и внимательность. Ты начинаешь искать более удобный путь, думаешь о том, куда лучше поставить ногу – и умираешь из-за того, что пропускаешь угрозу, которую обязан был заметить.
К счастью, высушить обувь достаточно легко. Правда, делать это под дождем не рекомендуется.
– Идем.
Добраться до расположенных в километре от лесной опушки строений удалось без каких-либо происшествий. Впрочем, я все равно побоялся лезть в уцелевшие дома и выбрал для стоянки максимально разрушенное здание, способное лишь частично закрыть нас от непогоды.
Обосновавшийся рядом Генри кинул на мои ноги задумчивый взгляд, почесал шею и уточнил:
– Это важнее нашей задачи?
– Да.
– Но спасти товарищей было не важно?
Вместо ответа я достал из каблука спрятанную там палочку, сломал ее и кинул внутрь ботинка. А затем начал тщательно протирать ступню.
– Вы о них уже забыли, верно?
– Нет.
– Но вам все равно?
Мне пришлось отложить воняющий спиртом кусочек ткани и посмотреть собеседнику в глаза:
– Ты прав. Я за свою жизнь видел столько трупов, что мне уже все равно. Что дальше?
Скотт заметно растерялся от такой искренности, но быстро пришел в себя:
– Ничего. Просто уточнил.
– Хорошо.
Весь остаток ночи я ощущал идущую со стороны напарника враждебность – он явно примерил мои слова на себя и получившаяся картина оказалась слишком далека от тех идеалов дружбы и товарищества, которые были привиты ему в учебке. Однако никаких глупостей не последовало и переход завершился благополучно.
До вражеских позиций осталось всего-навсего двадцать километров. Или даже меньше.
– Завтра общаемся только жестами, – сообщил я мрачному и недовольному спутнику. – Плащ обязателен, изолирующий гель с маской – тоже. Передвигаемся только в дождь и только ночью. Если меня убьют, разворачиваешься и идешь назад. Ясно?
– Так точно.
Ждать соответствующей погоды пришлось долго – хотя выданная нам метеосводка обещала постоянные грозы, к вечеру дождь закончился, небо прояснилось и заключительный этап пути автоматически сдвинулся на целые сутки.
Смирившись с текущим положением дел, я почистил оружие, тщательно обтерся гигиеническими салфетками, а затем лег на гнилые доски и начал рассматривать звезды, виднеющиеся сквозь дырявую крышу приютившего нас барака.
Скотт последовал моему примеру.
– Говорят, Федерация до сих пор наблюдает за планетой.
– Вряд ли. Мы уже никому не нужны.
– Я слышал, что год назад над Лондоном видели космический корабль.
– Я тоже много чего слышал…
Гражданские люди склонны излишне драматизировать нашу работу. По их мнению, разведчики либо сутками напролет перестреливаются между собой, буквально зубами выгрызая друг у друга победу в кровопролитных сражениях, либо жуткими призраками гуляют по тылам неприятеля, взрывая там все, что только возможно и сея вокруг себя ужас. Но на практике мы лишь ходим через Полосу, размечаем цели для артиллерийских ударов и ставим минные заграждения для точно таких же солдат, приходящих с другой стороны.
Разумеется, неожиданные бои случаются. Но главные наши занятия – это монотонная ходьба под дождем и бесконечное ожидание. Такое, как сейчас.
