Я удивился:
– Стражу? Разве на вас кто-то идет войной? Или неведомые тролли засылают отряды?
Она покачала головой:
– Что за глупости… Но таков старинный обычай. Все мужчины несут стражу. Примерно два дня в году.
– А-а-а, – сказал я с облегчением. – Ну, это терпимо. Слушай, а чего тот морденок вдруг перестал? И как-то странно крякает…
Она мягко улыбнулась:
– Это оно разговаривает. По-своему.
– А не голодное?
– Нет.
– Откуда знаешь? А вдруг уже умирает с голоду?
Она тихо покачала головой:
– Не волнуйся так, милый. Когда оно снова восхочет кушать, то закричит так, что со стула рухнешь.
Я сказал с гордостью:
– Девочка в меня!
Она сказала с грустью:
– Даже не знаю, радоваться ли.
– Еще как, – сказал я гордо. – Мы прокладываем дорогу светлому будущему объединенного просвещенного и весьма многокультурного мира! Как не гордиться?
Она покачала головой, на лице оставалась тревога, а в глазах появился страх.
– Муж мой, мы, женщины, хотим жить в уютной норке, разговоры о просторах нас пугают.
Я ласково обнял ее и погладил по худой спине.
– А ты и сиди в уютной норке. Мы, мужчины, будем раздвигать просторы еще и еще…
– До каких пор?
– Не знаю. Отдыхай, мне надо ехать.
Она спросила со вздохом:
– Ты все дела решил с советом королевы?
– В целом, да, – ответил я. – Это не дела были, а… попытка избежать дел и действий. Я не настаивал, вам же хуже, изоляционисты. В общем, остальное дело техники.
Она вздохнула.
– Береги себя, Астральмэль…
– Дык есть ради чего, – сказал я бодро. – Я люблю тебя, Гелионтэль!
Она смущенно улыбнулась, ритуал ритуалом, но все-таки я не совсем Астральмэль, и мы об этом вспоминаем иногда и совсем некстати.
Я вышел на залитую солнцем поляну, где Бобик прыгает вокруг арбогастра, медленно тает смущение, что вот сказал такое, но мы же говорим «не правда ли, прекрасный день сегодня?», хотя на дворе дождь и холодный ветер. Так же и «я люблю тебя» давно означает не только что-то узко определенное, мы знаем, что, а общее, объемное, широкое, можно ведь и просто любить, как любят хорошего человека, прекрасную собаку, красивого коня, изящную статуэтку, вкусный обед или хорошего верного друга…
Если рассматривать с этой гуманистической точки зрения, то я ничуть не соврал насчет любви, я и в самом деле люблю Гелионтэль, она просто замечательная и сама по себе, и во все отношениях тоже.
Бобик подбежал вплотную и посмотрел с сочувствием, я погладил по башке, сказал сердито:
– Да не врал я, не врал!
Зайчик подставил бок, я вспрыгнул, как можно более лихо, не касаясь стремян, одна старая леди учила молодых барышень держаться всегда и везде красиво и с достоинством, дескать, даже когда заходите в абсолютно пустую комнату, вы должны держаться так, словно под всеми стенами сидят джентльмены и внимательно смотрят на вас, потому я всегда держу спину прямой, а в седло поднимаюсь легко и красиво, как бы ни устал.
– Вперед, – велел я. – Да не в эту сторону вперед, морды… Развернуться взад и – вперед! Если я стратег, а я он самый, то неплохо бы понять, что у меня за соседи. Мезина мой сосед как Армландии, так и Турнедо. А если там скрывается беглый преступник из моего королевства… ну, почти моего, то я, как гуманитарий, не должен смотреть на границы всяких там дикарских суверенитетов. Ценность прав маленького свободного человека выше государственных норм и ограничивающих мою свободу законов!
Зайчик досадливо прянул ухом, мало ли какой бред несу, чтобы уговорить свою податливую совесть и подвести базу под оправдание вторжения или начала тайных операций на территории чужих государств.
Глава 10
И все-таки это далековато: из Варт Генца по прямой пришлось срезать краешек Турнедо, промчаться через Бурнанды, к счастью, не вдоль, а поперек, а дальше копыта загремели уже по земле Мезины, что вообще-то ничем не отличается от Бурнандов или Варт Генца.
Где-то на стыке Турнедо и Бурнандов земля затрещала и пошла лопаться длинными извилистыми трещинами, словно тающая льдина. Зайчик несется, как птица, но он не может угадать, где разломится земля впереди, вдруг да в прыжке угодит в разверзающееся ущелье, спина моя взмокла даже на ветру, но, к счастью, землетрясение закончилось быстро, если кто и пострадал, то хомяки в норках.
Потом я видел, как в небе плывет светящая медуза с длинными свисающими щупальцами, огромная, как галактика, я ощутил себя микроскопической рыбкой, даже амебой, но Зайчик в прыжке приземлился на камни, зубы мои звонко клацнули, и больше в небо уже не смотрел.
При всей скорости Зайчика все равно прошло несколько часов, я замерз под встречным ветром и дико устал, и когда сбоку собирался прошмыгнуть и пропасть позади городок, я сказал хрипло:
– Все, вы победили… Сдаюсь!..
Бобик довольно оглянулся, а Зайчик уже рысцой вбежал под арку городской стены, сам осмотрелся и понес меня, полуживого, к постоялому двору.
Солнце закатывается за моей спиной, на землю пали длинные густые тени, а само здание выглядит неприятно багровым. Двери широко распахнуты, оттуда льется оранжевый свет, слышатся веселые вопли гуляк.
Во дворе пара повозок: одна телега и одна подвода, из-под крытого навеса доносится фырканье коней и хруст пережевываемого овса.
Я набросил повод на крюк коновязи, Бобику велел строго:
– Побудь пока здесь.
Он посмотрел в недоумении, но промолчал. Я поднялся на крыльцо, хватаясь за перила, ввалился в харчевенный зал. Низкий потолок, воздух жаркий, да и тот не воздух, а плотные запахи разваристых каш, бараньей похлебки и восхитительно жареного мяса.
Столы стоят тесно, и когда упитанная девушка с подносом в руках пробирается по залу, ее шлепают по ягодицам, щипают и даже успевают пошарить под платьем.
Я протиснулся между ближайшими столами, где вовсе нет мест, плюхнулся на свободный краешек лавки.
Мужик рядом посмотрел на меня с сочувствием.
– Парень, на тебе лица нет. Туго пришлось?
Я покачал головой:
– Всего лишь проскакал с обеда и до этого двора. Старею, видать…
Он хохотнул, налил мне в пустую чашу вина и придвинул, я жадно выпил и поблагодарил кивком, в горле не просто пересохло, но и пошло трещинами, как пролежавшая на солнцепеке глина.
Подошел мужик, взгляд вопросительный, явно хозяин, я сказал хрипло:
