Это просто убьет её. Психологи могут говорить всё, что угодно. И про конкуренцию братьев-сестер и про вину в этом родителей. Но все меркнет пред лицом смерти. Кто, как ни сестра, поймет меня? Кто еще сможет разделить эту боль, наполнить собой эту пустую комнату? У нас всё еще есть шанс забыть старые обиды, ведь роднее друг друга нет никого на свете.
Я дрожащими руками набрала номер общежития и попросила найти Аню. Через пять минут мне сообщили, что не могут найти её. Трубка бессильно упала на рычаг. Ну, почему все вдруг решили оставить меня наедине с моим горем? За что?!
Совершенно живая, обычная, мама лежала там без движения. На твердой поверхности стола, накрытая тонкой белой простыней. Веки её были сомкнуты, на лице царили расслабленность и умиротворение. Я смотрела на тело, которое когда-то было моим родным человеком, и мечтала силой мысли вдохнуть в него жизнь. Смотрела и ждала. Но она не моргала. Черт возьми, не моргала совсем!
Я вдруг осознала, что лежу на полу. Мои руки сжаты на груди, щеку царапает грубый синтетический ворс ковра. И даже после увиденного, происходящее всё ещё казалось лишь злой шуткой. Стоило только закрыть глаза, и теплые мамины руки уже трепали тебя по голове. Она смеялась, разливая чай по чашкам и очарованно разглядывала Серегины ресницы. Молчаливо одобряла мой выбор. Мы все были вместе. И всё было по-прежнему. Если не открывать глаза.
Я так боюсь забыть её лицо…
Тени расползались по квартире. Не помню, как добралась до маминой кровати и упала на подушку. Из меня будто выкачали всю кровь. Наволочка еще сохраняла запах её волос.
В темной комнате раздался вой. Что это? Неужели, моё горло способно издавать эти звуки? Надломленное, протяжное завывание, разрезающее тишину. Я почти слышала рядом с собой её голос, глубокий, спокойный, похожий на заблудившийся в дымке ветер.
Она не вернется. Никогда не вернется, нет.
***
Мы научимся с этим жить.
Ведь люди умирают каждый день. Каждую минуту кто-то прощается с этим миром и уходит. И ведь живут же люди. Привыкают к тому, что никто больше не будет спать на этой пустой постели. Никто и никогда не наденет эту одежду и туфли. Не возьмет эту зубную щетку в руки, не запоет вдруг фальшиво в ванной.
Пройдут года, и личные вещи умершего перекочуют в коробки, которые будут годами бережно храниться в сыром холодном гараже. И лишь пара карточек, напоминающих о счастливых временах, останется в альбоме. Время непременно продолжит свой бег. Оно изменит нас, научит жить с болью, которая притупится и даже почти утихнет, лишь изредка напоминая о себе покалыванием в груди. Мы будем смеяться, ходить в кино и на работу, заведем собственных детей. Мы сможем с этим жить. Нужно только быть вместе.
Я прождала Анютку долгих три часа. Соседка по комнате не видела её со вчерашнего вечера. Меня беспокоило, не случилось ли чего с сестрой. Она хоть и отлично ориентировалась в городе, но также оставалась здесь чужой. Не решившись спросить, могу ли остаться, чтобы заночевать, я развернулась и покинула общежитие.
На улице по-прежнему трещал мороз. Я рисковала опоздать на последний автобус, отходящий от станции через два часа, но всё же пошарила по карманам и нашла клочок бумаги, на котором были записаны координаты всех, кого знаю в городе. Серегин адрес был красиво выведен в самом низу моим аккуратным почерком. Он обязательно поймет, почему я вчера не отвечала на его звонки, и поможет мне отыскать Аньку.
Женщина-вахтер сориентировала меня на местности. Решив преодолеть это расстояние пешком, я поблагодарила ее за помощь и отправилась в путь. Самое главное, когда мы найдем Аню, это открыть рот и вырвать из себя эти слова. О том, что мамы нет. И уже не будет. Но сестра сильная, она справится. А я буду рядом.
Лишь бы Серега оказался на месте. Я зашла в общежитие, объяснила ситуацию дежурному, и мне позволили подняться. От волнения по спине пробежал холодок. Какими бы ни были обстоятельства, но это наша первая встреча с лета. Да, на мне дурацкая шапка, нищенская курточка, лицо опухшее и зареванное. Но разве может это оттолкнуть того, кто любит? Никогда.
Лестница привела меня на второй этаж. В коридоре было очень шумно: похоже, многие дверь здесь не закрывались. На одной из дверей значился нужный номер. Мне понадобилась минута, чтобы собрать силы в кулак. Я сняла варежку и ледяной рукой постучала в дверь. В комнате послышался шорох.
Я сделала глубокий вдох и выдохнула.
В животе всё сжалось в комок от волнения. Шаги приближались. Сейчас я увижу его улыбку и утону в сильных руках. Он заставит меня забыть об одиночестве и этом ужасе, который творится со мной со вчерашнего дня.
Ключ повернулся в замочной скважине. Сердце замерло.
В дверях показалась чья-то высокая, стройная фигура. Она стояла передо мной в широкой мужской рубашке, выставляя напоказ длинные голые ноги. Я узнала эту рубашку, сине-голубую, в клеточку. Видела однажды летом на Сереге. Пожалуй, этот оттенок синего очень подходил к волосам девушки, длинным, пышным, озорными завитушками украшенным на концах.
Она смотрела на меня, улыбаясь, и подпирала округлым задком косяк.
А я ничего не могла ответить от разочарования. Одна секунда, две, три. Десять. Мне показалось, я уменьшаюсь в размерах. Кто-то словно выкачал воздух из моих легких. Дыхание остановилось. Разве могло случиться со мной в такой короткий срок что-то столь же ужасное?
Я сделала шаг назад и застыла. Нужно что-нибудь сказать. Уже и не помню, зачем пришла.
- Чем могу помочь? – спросила она.
- Аня, мама умерла, - услышала я собственный голос откуда-то издалека.
Эти слова опустились на меня с тяжестью остро заточенного тесака. Я развернулась и побежала прочь, почти физически ощущая, как душа рассыпается на осколки.
***
- Филатов, всё нормально?
Дима, или Доктор Вазелин, как его называли другие ординаторы, чувствовал себя не вполне комфортно. И дело было не в тошноте, подкатывающей к горлу, не в запахе крови, стоявшей в воздухе, не в вязких мозгах, разлитых по кафелю у его ног. Дело было в непонимании, отчего приятная блондинка, вроде той, что на каталке, может в одночасье превратится в груду костей и мяса, не подающую признаков жизни.
Уж сколько он всего успел повидать за почти год работы в больнице, но так и не привык хладнокровно принимать человеческую смерть. Он уже начинал сомневаться в собственных силах и пригодности к такому труду. Другое дело – Марьяна Викторовна. Вот это женщина! Филатов всеми силами пытался скрыть своё восхищение её профессионализмом, а уж преклонение перед нею, как представительницей слабого пола, он хранил в себе, как тайну за семью печатями.
Хрупкие округлые плечи, точеная фигурка и аккуратное личико со всегда свежей, сияющей кожей заставляли его подолгу задерживать на ней взгляд.
- Он думает, что две таблетки кордафлекса по 10мг, это то же самое, что одна по 20мг! – ворчала старшая сестра Евдокия Павловна. Она минимум пару раз в день находила повод пожаловаться на него доктору Донских.
