- Они бы забрали, - она покосилась в сторону ребенка и обессиленно уронила голову на подушку.
- Я позабочусь, не переживай.
- Чем ты кормишь ребенка? – спросила Мурзя, наклонившись к ней и немного понизив голос.
Малыш успокаивался и уже не кричал так истошно. Лишь временами всхлипывал, если подруга переставала качать его на руках. Глаза матери устремились на дитя с нежностью и какой-то необыкновенной, непонятной мне, тоской.
- Там смесь на кухне.
- Помочь? – предложила я.
- Мы справимся, - ответила Машка и ушла, оставив нас наедине.
Аня тяжело вздохнула и посмотрела мне в глаза.
- Хорошо, что ты вызвала врача.
- Удивляюсь, что ты сама не вызвала.
- Спасибо еще раз, что приехала.
Ей было трудно говорить. Я сложила руки на груди, опасаясь, что она захочет дотронуться до меня. Да, мне было ужасно жалко их обоих, и особенно ребенка, но я уже привыкла ожидать от нее скорее удара в спину, чем человеческого тепла.
- Боль в груди чувствуешь, когда вдыхаешь? Или выдыхаешь?
- Да, зяблик, чувствую. На… вдохе.
- Ты пила жаропонижающее?
- Да, уже не помогает. И одышка появилась. Ты ведь знаешь, что это значит.
- Что если это пневмония, то тебя вылечат. В стационаре.
- Я не могу лечь в больницу.
- Почему это?
- А с кем я оставлю Кольку?
- Ты так назвала сына?
- Да.
Я проверила, держится ли градусник, и подождала, пока она прокашляется.
- А отчество?
- Прости меня. – Она выдохнула и покачала головой. - Я знаю, что вела себя, как последняя… В общем, просто извини. Иногда мои поступки не подчиняются логике. И мне трудно их объяснить хоть чем-то, кроме зависти.
- Что ты хочешь мне сказать?
Аня на секунду задумалась.
- Если ты об этом, то он не Серегин сын.
- Зачем ты тогда сказала ему, что он отец ребенка?
- Да я и не говорила. У меня была истерика. Мне было так больно и обидно. И одиноко. Я тогда просто посмеялась ему в лицо, сказала, чтобы он напряг извилины и вспомнил. Прости, но он убежал прежде, чем мне удалось объясниться. – Все это время она смотрела на мои руки, а теперь взглянула в глаза. - Надеюсь, у вас все в порядке?
- В порядке? – Я чуть не упала со стула. - Да ты издеваешься! Мы не виделись с того дня. Донских ушел на войну!
- Зачем?
- Затем, наверное, чтобы спрятаться от проблем. Или чтобы иметь возможность высылать своему ребенку деньги. Или чтобы погибнуть, защищая Родину. – Я всплеснула руками. - Ему виднее. Мы не общались с того дня.
- Ого. – Она отвела взгляд в сторону. - Прости, прости, прости меня…
- Бессмысленно просить прощения сейчас. Я могу даже сделать вид, что все забыла, но сердце, разбитое вдребезги, не способно самоисцелиться, словно по мановению волшебной палочки, от одного только слова «прости». Нужно гораздо больше. Больше сил, действий и времени. Порой даже время бессильно перед памятью.
- Мне очень жаль… Я слишком… заигралась.
Я чуть не задохнулась от возмущения. Это теперь так называется? Заигралась? Чем? Судьбами людей?!
- Если бы так легко можно было объяснить все твои поступки! Одним словом «заигралась»! – воскликнула я.
Аня закрыла лицо руками и принялась, сотрясаясь всем телом, кашлять. Долго и надрывно, словно хотела выплюнуть свои легкие. Закончив, она вытерла рот краем одеяла и снова посмотрела на меня. Раскаяние исчезло с ее лица, уступив место гневу.
- Я виновата, что полезла тогда к Сереге. Да. Но когда я сказала своему парню, что жду ребенка, тот меня просто вышвырнул. И мне было так больно. Больно, понимаешь? Хотелось отомстить всему миру, доказать, что любви не бывает. Хотелось сделать больно. Всем и себе.
- Ты полезла в постель к моему любимому, чтобы сделать больно? Кому? Себе? Да это звучит, как бред. Это же просто чистой воды эгоизм.
- Тебе легко говорить! Тебе же всегда доставалось все самое лучшее!
Я встала и побрела в сторону ванной. Выбрала там тоненькое полотенце, намочила холодной водой и, вернувшись, расположила его прямиком на лбу у сестры.
- И это тоже бред! – воскликнула я. - Просто ты была старше, и наша семья не вовремя попала в трудную ситуацию.
Она сжала губы и отвернулась:
- Он целовал меня. И у нас все было.
Я устало выдохнула.
- Даже сейчас ты врешь мне. Я это знаю. Ты разозлилась, что никому не нужна, и решила отомстить всему миру. Отомстить мне! За что? За то, что я всегда поддерживала тебя и маму. Ты же просто испорченный ребенок. И пока не изменишься, никто тебя не полюбит. Я прослежу за своим племянником, пока ты не выздоровеешь. И сделаю это с удовольствием. Но потом ты заберешь его, и больше никогда меня не потревожишь. – Я вытащила у нее градусник. Красная линия застыла на отметке 40. - Сомневаюсь, что время исправит тебя и твое отношение к жизни. А пока могу посоветовать учиться любить у своего ребенка. Ты нужна ему. Просто так. Не из-за денег, не из-за красоты. Просто потому, что ты – его мама. Может, я скажу сейчас страшную вещь, но не понимаю, зачем ты его оставила. Надеялась вытянуть деньги с его отца? Отдать на усыновление? Бросить? Даже не хочу знать. Но это твой путь и твой шанс обрести счастье, поверь.
- Не стоило к тебе обращаться.
- Ох, ну конечно! Ты думала, что мы встретимся и сделаем вид, что ничего не было? Но ведь я уже не та девочка, которая, молча глотала обиды. А ты теперь и сама вынуждена жить в реальном мире, где мамочка не заступится за тебя, потому что ее уже нет, где за плевок в лицо вдруг можно огрести «по самое не хочу». Что я хочу тебе сказать? Аня, будь взрослой, ты уже сама - мать. Хватит огрызаться, считая одну себя правой. Есть чем измерить давление?
- Нет.
- Тогда продолжаем ждать скорую. Ты убери это одеяло, оно только сильнее нагревает тебя. Дай сосчитаю пульс.
Она вдруг вся сжалась в комок и зашлась в громком влажном кашле.
- Вызвал? – спросила я у Ильи, появившегося в проходе уже без верхней одежды.
- Ага, - ответил он, мрачно разглядывая измученную Аню, откинувшуюся на подушку. – Пойду на кухню, сделаю попить чего-нибудь тепленького.
- Спасибо.
Я взяла руку сестры, положила ее кверху ладонью, прижала пальцами артерию и принялась считать пульс. Она обиженно закрыла глаза.
Часы на стене отмеряли секунду за секундой. С кухни больше не доносился детский плач. Кто-то гремел кружками, вероятно, Смоляков. Больше никаких звуков не было.
