То, чего мне удалось избежать вчера, настигнет меня сегодня.
Держась за поручень в автобусе, я мысленно молила водителя снизить скорость. Моё воображение рисовало сюжеты спасения: вот я сейчас выскочу на любой остановке. Поймаю попутку и укачу куда-нибудь очень далеко.
Затеряюсь в скоплении людей.
Но разум тут же тихо прошептал, что меня всё равно найдут, как только паспорт мой засветится хоть где-нибудь.
У нас с этим было строго.
Родители подадут заявление о моей пропаже, а глава поселения быстро подсуетится и натравит на меня ищеек. А когда те меня отроют, то ночёвки в подъезде покажутся счастьем.
За несколько тысяч лет, что мы живём в тени людского общества, выработался такой несокрушимый свод правил и табу, что за любую провинность накажут сверх меры, и не посмотрят, что женщина, да к тому же ещё и молоденькая.
Автобус всё вёз меня вперёд.
Волнение и страх нарастали.
Может, просто не пойти домой. Или, и правда, сходить к главе поселения и попросить выдать мне где комнатку.
Но я заранее знала, чем это кончится. Он вызовет главу рода сатиров, и меня быстро выдадут замуж за Изебора. А это было в стократ хуже скандала с матерью.
Куда хуже.
Выйдя на остановке на трассе, я медленно поплелась в сторону города, радуясь этим километрам, отделяющим меня от скандала. Я брела вперёд, в родной дом, как овца на заклание.
И знала же, что меня там ждёт, но избежать этого не могла.
В подъезд заходила так и вовсе крадучись. Подойдя к двери, прислушалась. Из квартиры доносился разговор на повышенных тонах.
Глубоко вдохнув, я открыла дверь и вошла.
— Явилась! — тут же налетела на меня мать.
Отец что-то пробурчал с кухни и смолк.
— Что, тварь такая, хватило совести меня перед Изебором в неудобное положение поставить. Мальчик прилетел к тебе по первому зову, а ты коза неблагодарная.
— Я его не звала, — вырвалось у меня, хотя знала же, что молчать нужно.
— Ах, не звала, — схватив за волосы, мать потащила меня в комнату и отшвырнула в сторону кровати. — Слушай меня внимательно, через месяц свадьба. Всё допрыгалась, коза строптивая.
— Я учусь, — взвыла я, а у самой слезы по щеке стекали.
— Твои мазюканья никому не нужны. Ты, как была дурой…
— Я не дура, — мои нервы сдали, — и я не мазюкалка. Я художник, мама, талантливый.
— Закрой свой рот!
— Не закрою, — я подскочила и, ощутила, как пылают мои глаза. — Не закрою! Мне надоело. Всё надоело. Оставьте меня в покое, дайте дожить два года и я уйду. Подальше от вас и никогда не переступлю порог этого проклятого дома!
— Уйдёт она, — мать рассмеялась мне в лицо. — Куда же это наше мазюкало собралось? Да куда тебе, дуре бесхребетной, идти.
— Ну, прошлялась же я всё детство и юность где-то по подворотням, — съязвила я.
— А тебе живётся плохо, — лицо матери исказилось и стало отвратительным. — Я тебя выродила, и ты мне обязана.
— Чем? Старыми шмотками с чужого плеча. Вечным голодом. Ночёвками на лестничной площадке. Чем я тебе обязана? Тем, что с четырнадцати лет пашу, где ни придётся. Этим?! Что ты мне дала? Что, мама?
Комнату оглушил звук пощёчины, моя щека запылала.
— Закрой свой рот, коза неблагодарная. Ты живёшь за мой счёт, жрёшь и спишь. Ты мне по гроб жизни должна будешь. И если посмеешь ещё раз вякнуть, то завтра же за Изечку пойдёшь.
— А ты заставь, — прорычала я. — В отличие от тебя я законы знаю, и без моего согласия выдать замуж ты меня не можешь. А я в угоду тебе за эту тварь замуж не пойду. Хочешь породниться с главой рода сатиров — сама под Изечку и стелись.
Очередная звонкая пощёчина ослепила меня на пару мгновений.
— Хватит, — рык отца, прозвучавший с порога, так и вовсе вогнал в ступор. Он никогда прежде не вмешивался, когда мать меня распекала. — Оставь девчонку в покое. Что ты привязалась к ней и долбишь как дятел каждый день без продыха.
— Да, потому что дура она такая же, как ты. Ты хоть знаешь, на кого она учиться пошла?
- Ты думаешь, что я ребёнком своим не интересуюсь, — потирая щеку, я сквозь слёзы смотрела удивлено на отца. — Живопись. Художником будет. Что ты визжишь, как старуха рогатая на неё, она, в отличие от других, бесплатно учится. Деньги из семьи не тянет.
Растеряно я села на кровать.
— Да что это за специальность такая?! — заверещала мать.
— Куда смогла, туда и поступила, — отец отпил пива из бутылки, зажатой в его руке. — И, вообще, иди жрать собери. Скоро Сеновские придут.
Бросив на меня полный ненависти взгляд, мать вышла. А я вроде и выдохнула облегчено, и простонала про себя. Гости явятся. Все три дня гулять будут. Мать наверняка подменялась, или ещё хуже — в отпуск пошла. Она, помнится, месяц назад заявление написала.
От этой мысли у меня холодок прошёлся по спине.
Поднявшись, я на цыпочках вышла из комнаты и прислушалась.
— Ну, что ты всё нудишь и нудишь. Как работала она, так и будет пахать, — проворчал отец. — У нас нормальный спокойный ребёнок, не видно и не слышно её. Что ты её замуж гонишь? Тебе деньги, что она носит, лишние. По мне, так и дальше пусть вот там за своими дверями сидит и в альбомчиках чиркает. А если талант есть, так её на хорошую работу возьмут. Будет диваны в салонах рисовать или ещё чего. Вон их по телевизору показывают, дизайнеров этих. Чего-то там по стене размазала, и все — бабло в кармане. Что ты пилишь девку? Если у тебя ума, как в лотке кошачьем, так радуйся, что дочери мои мозги достались. И, вообще, давай выпьем за твой отпуск.
У меня сердце упало в желудок.
Отпуск!
Двадцать шесть дней моего личного ада.
Глава 26
Сев на койку, прижала ладонь к щеке. Горело страшно.
— Дианка, — завопил отец.
Я тихо вышла в проход кухни.
— В магазин сбегай, селёдки купи. Деньги есть? — я покачала головой. — У матери возьми.
— Да ещё чего! — завопила тут же мама. — В долг пусть отоварится, а потом отработает. Она тут тоже питается.
— Я уже забыла, когда полноценно дома ела, — снова огрызнулась я.
— Поговори мне, — мгновенно вспылила мама. — Я что не вижу, что с холодильника продукты пропадают.
— А ничего, что я их в магазинах беру, а потом полы за них драю. Имею право есть!
— Дышать ты тут имеешь право, смотри-ка, окрылилась соплячка.
— Да хватит вам, — взревел отец. — Не тронь дочь, пусть ест. Что тебе кусок хлеба жалко для собственного ребёнка?! Совсем уже одурела баба. А ты, Диана, в магазин, сейчас честные сатиры придут, а у нас картошка без селёдки.
