– Забирай, – передёрнул плечами Гвалиор. И
соскоблил со своей дощечки одну черту. – А ты, – это уже относилось к
Щенку, – возьмёшь вашу тележку. Будешь её таскать вместе с
недомерком-сегваном…
Волчонок, уже трусивший к воротам вслед за Церагатом, при
этих словах остановился и захохотал. Издевательски и громко – нарочно затем,
чтобы услышал бывший напарник.
– С кем?.. – спросил Щенок, и голос его, наоборот,
прозвучал совсем тихо. – С каким ещё сегваном?
– Вот с этим, – решительно кивнул Гвалиор, хотя
нутром уже почувствовал: наскочила коса на камень. – Давай шевелись, если
ещё и без ужина не хочешь остаться!
– Я буду возить тележку один, – проговорил Щенок
по-прежнему негромко и ровно. – Считай, если хочешь, мои ездки ещё и на…
этого. Но работать я с ним не буду.
Надсмотрщик мысленно проклял своё мягкосердечие. Рабы явно
не понимали справедливого отношения, принимая его за слабость. Начни их жалеть
– и дождёшься, что они тебе совсем на голову сядут. Видно, правы были те, кто
говорил ему: это полуживотные, признающие только силу кнута!..
Ещё не хватало отступить перед недоноском… который даже
господином называть его не желал. Кнут Гвалиора уже в который раз за день
возник из-за пояса и обвился вокруг ног венна:
– С кем велено, с тем и будешь работать!
Он, конечно, хлестнул далеко не так, как умел. Не подрубить
ноги, даже не снять кожу – только обжечь. Всё равно удар был такой, что
мальчишке полагалось бы упасть на колени, съёжиться от боли и заорать дурным
голосом на весь отвал, вымаливая прощение… клянясь немедленно выполнить всё,
что приказал господин …
Молодой венн остался стоять как стоял – прямо. Только
стиснул побелевшие губы, да в глазах разгорелся очень нехороший огонёк. Гвалиор
был далеко не глупцом. Ему хватило одного мгновения, чтобы понять: парня можно
запороть насмерть, но с места он не сойдёт. А чего доброго, ещё и кинется в
драку. Ну и что тогда с ним делать? Убить?..
Мысленно Гвалиор пожелал торговцу Ксоо Таркиму свернуть шею
на горной дороге или, того лучше, попасться жадным разбойникам. (Нет, конечно,
не теперь, когда дядя Харгелл вёз домой его заработок: как-нибудь позже,
потом!..) Чтобы неповадно было доставлять на рудник строптивых дикарей, не
ценящих собственной жизни!.. Вслух же надсмотрщик рявкнул:
– Один так один! Пуп развяжется – туда и дорога!
И для острастки наподдал венну ещё. Тот по-прежнему молча
повернулся и пошёл туда, где они с Волчонком оставили тележку. К вечеру его
будет колотить жестокая лихорадка, но пока он держался так, словно кнут его
вообще не коснулся. Гвалиор смотрел ему в спину, раздражённо крутя и дёргая
длинный плетёный ремень. Потом вытащил фляжку и сделал один за другим три
длинных глотка. Такие, как этот парнишка, либо погибают сразу, либо, наоборот,
живут в руднике долго, становясь сущим проклятием для надсмотрщиков. А что?
Может, Щенку и суждено-таки стать Псом… К тому времени Гвалиора здесь уже
несколько лет как не будет. Ну и слава Священному Огню…
Тут он услышал позади себя плач и оглянулся. Маленький
подбиральщик, оказавшийся сегваном, сидел на мёрзлой земле и горько плакал,
держа в руках недогрызенную рыбёшку.
Белые цветы «девичьего льда»
[10]
всё так же
неувядаемо цвели во тьме подземного зала… В рудничном фонарике Каттая застрял
фитилёк, маленькое пламя светило неверно и тускло. Каттай не стал затевать
починку фонарика в двух шагах от могилы Белого Каменотёса, оставил его у входа
как есть. Погаснет – значит, погаснет… Каттай больше не боялся Каменотёса и
поступил так не из страха, а просто из уважения. Он опустился на колени и тихо
проговорил:
– Здравствуй, отец.
Своего собственного отца он помнил плоховато и не мог бы с
уверенностью сказать, что в этих воспоминаниях было истинно, а что – досоздано
воображением по материным рассказам. Что же касается Каменотёса, предания о его
внешности были столь же разноречивы, как и о происхождении. Однако, думая о
ком-то, обязательно начинаешь видеть перед собой облик, пусть сколь угодно
расплывчатый. Вот и Каттай, мысленно беседуя с Ушедшим-во-Тьму, помимо воли
старался представить его. Для него Белый Каменотёс был рослым бородатым
мужчиной в широком кожаном фартуке, закрывающем ноги и грудь. Он весело смеялся
чему-то, и за спиной у него была зелень ветвей, а над головой – яркое солнце.
– Пожалуйста, помоги мне в добром деле, отец…
Где колыхались на тёплом ветру те зелёные ветки? В усадьбе
прежнего господина? Или в Саду Лан, куда принесли тело погибшего раба и где оно
несколько времени соседствовало с изваянными из камня Посмертными Телами
великих вельмож?.. Или, может, то были дивные сады Праведных Небес, куда
когда-нибудь возьмут и Каттая?..
«Я выкуплю на свободу маму и отца и обязательно заплачу за
их свадьбу. Чтобы они стали супругами по закону, а не просто „суложью“ – рабом
и рабыней, повадившимися вместе спать…»
Каменная могила молча высилась перед ним в темноте. По бокам
и за нею с невидимого потолка тянулись известковые сосульки сталактитов.
Местами вросшие в пол, они окружали могилу, словно колоннада, слабенький свет
фонарика их едва достигал. Когда там, среди каменных столбов, возникло некое
движение, Каттая всё-таки окатило ледяным страхом, он дёрнул головой,
оглядываясь на свой фонарик…
Оказывается, движение не померещилось ему, но это было всего
лишь бесплотное движение тени. Вокруг оставленного фонарика затеяли игру
летучие мыши. Три или четыре зверька (Каттай видел только мельтешение крыльев)
гонялись друг за дружкой, чертя в воздухе вокруг стеклянного колпачка немыслимо
ловкие круги и фигуры. Каттай забыл про молитву и испугался, как бы мыши не
опрокинули светильник, и тотчас же именно это и произошло.
Любопытный маленький летун ухватил зубами колечко наверху
фонаря и попытался его поднять, но не сумел. Светильник с налобным кожаным
обручем оказался для него слишком тяжёл. Он лишь заколебался, толком не
оторвавшись от щербатого пола, и всё. Мышь досадливо взвизгнула, разжала
челюсти и вспорхнула, а фонарик перевернулся.
Безвестные мастера, придумавшие его для рудокопов,
предусмотрели многое. Но не всё. Рудничный люд всё же редко повисает вниз
головой, или, того хуже, даёт свои фонари таскать летучим мышам. Масло, налитое
в «непроливающийся» медный сосудик, всё-таки пролилось. И вспыхнуло от, казалось
бы, едва тлевшего фитилька.
Жирно коптящее пламя взвилось на добрый локоть над полом.
Мыши успели шарахнуться в стороны и пропали, скрывшись из глаз. Вспышка огня
ненадолго рассеяла тьму, царившую в пещере десятками, если не сотнями лет. Она
озарила уходящий в вышину потолок, и Каттай увидел страшные глыбы, безмолвно и
грозно (а главное – ненадёжно: он это ощутил обострившимся чутьём лозоходца)
нависшие над головой. Чихни погромче – и не избегнешь кары Каменотёса!..
Вобрали свет пламени и заискрились невозможными радугами щётки крохотных
кристаллов, усеявших стены и пол… Каттай слышал про замечательные шкатулки, что
выделывали в мастерской под Большим Зубом ученики великого мастера Армара.
Обладали ли те шкатулки хоть долей великолепия, которым сверкнула на свету
усыпальница Белого Каменотёса?.. Звёзды с тысячами лучей, прихотливо
раскиданные по стенам, мерцали всеми цветами от золотистого до пурпурного и
зелёного. Если бы некий живописец, взяв кисть, перенёс на картину даже бледное
подобие увиденного Каттаем – другие художники, никогда не бывавшие в недрах,
тотчас же заклевали бы беднягу, дружно приговорив: «Такого не бывает!» В сиянии
каменной радуги дивные самородные колонны сталактитов, сами по себе достойные
восхищения, уже казались грубоватыми и простыми – как обычный дроворубный
топор, угодивший на один лоток с бусами и перстнями. Однако среди ноздреватых
колонн вились и переплетались тонкие хрустальные нити, невесомо дрожавшие в
воздухе, готовые рассыпаться не то что от громкого чиха – даже от простого
дыхания. Подобные кристаллы не могли существовать по самой природе вещей. И тем
не менее это были кристаллы…
