И в это время гораздо более опытный Волк пнул его ногой.
Серый Пёс мало что мог противопоставить сноровистому Волку, кроме звериной силы
и такой же звериной решимости умереть, но перед этим убить. Неожиданный удар
пришёлся в живот и согнул тело пополам, и кинжал с отвратительным хрустом вошёл
точно туда, куда направлял его Волк, и Серый Пёс понял, что умирает, и это было
воистину так: когда он попытался вздохнуть, изо рта потекла кровь. Однако он
был ещё жив. И пока он был жив…
Волк поздно понял, что на погибель себе подобрался слишком
близко к умирающему рабу. Торжествуя победу, он не отскочил сразу, думая
вколотить кинжал до крестовины, и эта ошибка стоила ему сперва зрения, а через
миг – и жизни. Рука Серого Пса, дёрнувшаяся было к пробитому боку, вдруг
выстрелила вперёд, и растопыренные пальцы, летевшие, точно железные гвозди,
прямо в глаза, стали самым последним, что Волку суждено было в этой жизни
увидеть. Волк успел жутко закричать и вскинуть ладони к лицу, но тем самым он
только помог Серому Псу поднять вторую руку, ибо кнут, надетый на запястье
кожаной петлёй-паворозом, по-прежнему связывал поединщиков, словно
нерасторжимая пуповина. Серый Пёс взял Волка за горло и выдавил из него жизнь.
Мёртвый Волк бесформенной кучей осел на щербатый каменный пол, и только тогда с
левой руки победителя сбежали петли кнута, оставив после себя сочащуюся красной
кровью спираль.
– ВОЛКОДАВ!.. – не своим голосом завопил из
глубины толпы кто-то, смекнувший, как называют большого серого пса, способного
управиться с волком. А из боковых тоннелей, тесня бушующих каторжан, бежали
надсмотрщики: небывалый исход поединка запросто мог привести к бунту.
Отгороженный от недавних собратьев плотной стеной обтянутых
ржавыми кольчугами спин, Волкодав ещё стоял на ногах, упрямо отказываясь
падать, хотя по всем законам ему давно полагалось бы упасть и испустить дух. Он
зажимал рану ладонями, и между пальцев прорывались липкие пузыри. Он твёрдо
знал, что у него хватит сил добрести до ворот, ведущих к свободе, – где бы
они ни находились, эти ворота…
…Старший назиратель Церагат не сразу сумел оторвать взгляд
от изуродованного тела Волка, своего любимца. Его лучший цепной зверь лежал
безнадёжно мёртвый, и жизнь его была отнята – кем же? Рабом, воплощавшим в себе
всё то, что Церагат в рабах ненавидел. Этот парень однажды разрушил легенду,
доброе столетие питавшее надеждой каторжников Самоцветных гор. Разрушил – но,
оказывается, только затем, чтобы на смену развенчанной легенде прямо на глазах
у людей породить новую…
И на сей раз – доподлинную…
Подобного Церагат допустить не желал и не мог.
Никакой свободы этот Серый Пёс, уже наречённый, словно в
особую насмешку над ним, Церагатом, прозванием Волкодава, получить не должен. И
не получит! Глотку ему перерезать – и в отвал!.. Бессмысленный обычай
поединков, неизвестно какими недоумками заведённый, всё равно уже давно пора
прекратить. А если надсмотрщикам станет скучно, пусть дерутся между собой. Или
рабов одного с другим стравливают… И «святую» площадку – завалить камнями
немедля…
Он уже открывал рот для приказа, но его опередили.
– Не делай этого, Церагат, – прошипел ему в ухо
Гвалиор. – Во имя справедливого меча первого Лаура – не делай!
В голосе нардарца звучало некое особенное веселье –
бесшабашное, удалое… и, как старший назиратель по опыту знал, куда более
опасное, чем хрипло выкрикнутые угрозы. Это веселье, обычно не свойственное
Гвалиору, мигом заставило Церагата напрячься и замереть. И… Он в том не
поклялся бы, но ему померещилось едва ощутимое сквозь одежду прикосновение к
пояснице остро отточенного клинка. Каждый надсмотрщик, Гвалиор в том числе,
носил длинный кинжал. Тяжёлый кинжал, оружие, вовсе не предназначенное для
тайного извлечения из ножен…
В отличие от боевого ножа, носимого на предплечье. Ножа с
лезвием всего в пядь – укрывай хоть в рукаве, если охота. Пяди железа,
всаженной сзади, с лихвой хватит, чтобы мгновенно оборвать жизнь…
Церагат закрыл рот, так и не произнеся ни звука. И остался
молча смотреть, как уходил прочь Серый Пёс по прозвищу Волкодав.
* * *
…Венн плохо помнил, как его вели каменными коридорами
штреков. Сознание меркло, многолетняя привычка брала своё, и ноги переступали
короткими шажками, ровно по мерке снятых с них кандалов. Постепенно делалось
холоднее: то ли оттого, что приближалась поверхность, выстуженная вечным
морозом, то ли из-за крови, которая с каждым толчком сердца уходила из тела и
чёрными кляксами отмечала его путь. Почти всюду эти кляксы мигом исчезнут под
сотнями тяжело шаркающих ног, – эка невидаль, кровь на рудничных
камнях! – но кое-где пятна сохранятся, и рабы станут показывать их друг
другу и особенно новичкам, убеждая, что легенда о завоевавшем свободу – не
вымысел…
А пока Волкодав просто шёл, поддерживаемый неведомо какой
силой, и вся воля уходила только на то, чтобы сделать ещё один шажок и не
упасть. Перед ним проплывали мутные пятна каких-то лиц, но он не мог даже
присмотреться как следует, не то что узнать. Шаг. Держись, Волкодав. Держись,
не умирай. И ещё шаг. И ещё…
Мелькнула дремучая борода распорядителя Шаркута, с которым,
сидя на лошади, беседовал купец Ксоо Тарким.
– Это – самый дешёвый раб, – небрежно кивнул
торговец на Волкодава. – Никакого толку с него не будет, помяни моё слово.
Шаркут согласно кивнул.
– Эти венны, они все такие. В жизни своей не встречал
более тупой и злобной скотины…
– Я думал, не найдётся способных выйти отсюда, –
перебил Шаркута седобородый горшечник. – Я ошибался. Меня звали Кернгорм…
Из-за его спины вышел Каттай. Он взял Волкодава за руку и
несколько шагов шёл с ним рядом, поддерживая и ведя. Он сказал:
– Я хотел выкупить маму… Расскажешь ей, хорошо?
Отодвинув чьи-то ноги, по обыкновению на четвереньках
высунулся калека Динарк.
– Ты о чём себе думаешь?.. – напустился он на
венна. – Ты куда это собрался? А мы как же тут без тебя?..
– Отстань от парня, старый ворчун, – утихомирил
халисунца чернокожий Мхабр. Подпёр Волкодава крепким плечом… и тот с изумлением
обнаружил, что вождь сехаба одного с ним роста. Как так? Раньше Мхабр всегда
был для него великаном… – А вот драться как следует ты по-прежнему не
умеешь, – пожурил венна мономатанец. – Объяснял я тебе, объяснял… Кто
же так от ножа отбивается?.. Ну ничего. Выучишься ещё.
– Обязательно выучится, – кивнул маленький Аргила,
появившийся с другой стороны. Странно, но его замызганная ладошка источала не
меньшую силу, чем ручища могучего Мхабра: – Я жил на острове Старой Яблони… Ты
не забудешь?
– Не забуду… – пообещал им Волкодав. – Ничего
не забуду…
Почему все они так уверенно говорили о его будущем, когда он
умирал?..
Аргилу сменил Тиргей, облачённый в белую льняную рубашку и
сандалии на тонких ремнях. Венн стал ждать, что тот ему скажет, но аррант не
сказал ничего. Только одобрительно кивал головой в рыжем золоте завитков –
словно благословлял…
