Вдруг меня осветил фонарик, потом раздался крик, и кто-то бросился на меня всем телом.
Я рухнул, закричал, а кто-то вдавил меня в снег и ещё немного проехал на мне, как на санках. А потом санки, то есть я, остановились. Фонарик включился снова. И я опять заорал. Потому что увидел над собой одноглазого человека.
– Чойри, Чойри, – повторял он встревоженно, вглядываясь в меня, – я пастух Чойри, не бойся!
Он осторожно слез, но крепко держал меня за рукав куртки. Потом луч фонарика скользнул вперёд, и я закричал в третий раз. Мы чуть-чуть не доехали до пропасти. Полметра. Я рухнул бы туда камнем.
Чойри подал руку, и мы отошли от страшного места. Оказалось, я ехал в противоположном направлении! Не от Розового леса к горе и школе, а сквозь лес – к пропасти… Знала бы мама!
Потихоньку мы добрели до дерева, за которым виднелась стоянка Чойри. Дерево было хвойным. Шишки торчали свечками. Я сразу его узнал. Пихта – одно из немногих названий, которые сохранила наша память. Остальным растениям придумали новые имена: тарута, труст, карот.
Тогда же я впервые увидел стадо Чойри. Талюки мирно посапывали на дереве. Маленькие, похожие на клопов-пожарников из учебника по зверологии, только не красные, а фиолетовые. Наш зверолог, учитель Грейфи, рассказывал с восторгом, что талюки – единственный вид жуков, который обитает в нашем Северном круге, советовал к ним наведаться, но кому нужны жуки, кроме Грейфи. И вот, как выяснилось, одноглазого пастуха.
Чойри осветил дерево со всех сторон, выдохнул и указал мне на камень у пихты.
– Ну что? – спросил он, усаживаясь напротив.
– Меня зовут Дин, мне двенадцать зим, – начал я, и так мы подружились.
Я со временем привык к тому, что у него один глаз, и совсем не замечал этого, особенно когда мы вели долгие душевные разговоры за чашкой орехового молока.
Вот и сегодня он уже издалека приметил меня и помахал пустым чайником. Чойри нацепил зелёную шапку с зелёным помпоном. Мама говорит, только недалёкие люди могут носить столько зелёного цвета, когда весь наш мир пытается избавиться от зелёных прожилок.
– Э-ге-гей! – я не сдержался и крикнул в сторону Розового леса.
Деревья дрогнули, и розовый снег кое-где красиво осыпался на землю.
– Э-ге-гей! – радостно прокричал Чойри. – Приехал! Молодец! Покажу тебе чудо!
Стоянка Чойри – плита из красного камня. Посередине плиты горел костёр, обложенный камешками поменьше, а на краю высился навес из старой ткани, под которым Чойри спал ночью. Я торопливо сбросил лыжи и оставил их у подножия стоянки.
– Ну, где чудо?
– Обогрейся сначала!
– Ладно!
Я шагнул на плиту, протянул руки к огню, ощутил на ладонях его горячее дыхание.
– Тебе сюда нужно электричество, Чойри!
– Зачем? – засмеялся он. – Чтобы мне дали пульт? Но у меня нет шкафа, только пихта с талюками!
– Ну правда! У тебя ужасно холодно.
– Скоро согреешься, – пообещал Чойри, – утром я нашёл орешки майты. Это самый жирный и вкусный орех. Я уже растолок его, сейчас растоплю снег и залью водой.
– Где ты их нашёл? – поинтересовался я.
– В лесу есть одно место. Там всегда чисто и светло. Солнца много. И снег – белый-белый. Без прожилок.
– Солнца и тут много, – пожал я плечами, – а вот почему там снег белый? Да ещё и без прожилок.
– Бог любит это место, – просто ответил Чойри, – так говорила моя мама. Подай-ка мне вон то ведро.
– Будешь поить меня растопленным розовым снегом? – усмехнулся я, а про себя подумал: «Вот мама-то обрадуется».
– Нет, он белый! Правда-правда. Он тоже из того места. Где растёт майта. Посмотри!
Я заглянул в ведро – и правда белый.
– Ну что? – нетерпеливо спросил Чойри. – Пошли чудо смотреть?
Он бросил взгляд на поляну, посреди которой высилась голубоватая пихта. Папа говорил, что в стародавние времена пихты были огромными, а эта – не выше Чойри.
– Твоё чудо – талюки? – сообразил я.
– Да!
– А-а-а…
Я был слегка разочарован. Я думал, Чойри нашёл какое-нибудь необычное дерево или, например, синий снег. А талюки… У меня есть вопросы поважнее.
– Подожди, – сказал я, наморщив лоб, – хочу тебя спросить. Я слышал…
Тут я понял, что не могу это произнести. Пока ехал – думал, это легко. А оказалось – нет. Но надо было как-то закончить предложение. Да и узнать больше не у кого было.
– Некоторые люди, – неловко продолжил я, – говорят, что ты недалёкий. Что это значит?
Чойри наморщил лоб, а потом пожал плечами.
– Наверное, это значит, что я недалеко живу, – наконец сказал он. – Ну что, пошли чудо смотреть?
– Моя мама так говорит! – выпалил я неожиданно. – И мне кажется, это звучит как-то обидно.
– Твоя мама – умная женщина, – с уважением сказал Чойри, – она умеет слышать.
– Ага, Поветрия всякие, – проворчал я.
– Кто умеет слышать, может слышать не только Поветрия. Так моя мама говорила, – задумчиво сказал Чойри. – Ну, пойдём, пойдём скорее!
Он направился к пихте, я двинулся за ним.
Чойри всё-таки просто помешан на своих талюках. Думает, что у них есть разум. Но я давно заметил: людям нравится так думать. Когда мы бываем на экскурсии в Оранжерее и какой-то зверь поднимает голову, услышав смех ребят, то все сразу галдят, что зверь понимает человеческий язык. И пытаются с ним подружиться!
Я в это не верю. Я видел разных животных. Мало, но видел. У Илани был лемминг. Смешной зверёк! А его брату вообще оленёнка привезли.
Правда, когда животные выросли, их забрали в Оранжерею. Вообще-то их с самого начала должны были туда забрать, но отец Илани не учёный и не рабочий. Он путешественник, а им многое разрешается. Ведь они каждый раз рискуют жизнью, выбираясь из нашего Северного круга. По дороге их могут настигнуть розовая метель или ядовитый смерч, и они не доберутся до соседнего круга и не привезут новые формы жизни.
Формы.
Вот именно. Животные – это просто форма жизни. Как мои поделки. Я с ними иногда разговариваю, но в шутку же.
Животные только и думают о том, что им поесть и где поспать. Плевали они на людей. А уж жуки-талюки – и подавно! Им только пихту подавай, чтобы ползать по ней и что-то там с неё съедать.
То ли дело люди. Вот люди умеют дружить. Поэтому меня очень волновало, что маме не нравится Чойри. На пастбище здорово, но я бы хотел пригласить его в гости. Только понимаю: нельзя.
