– Говорят, ты умеешь играть музыку? – вдруг спросила она.
– Кто говорит?! – Я испугался.
Я не думал, что мой спектакль кому-то станет известен.
– Ферлея сказала.
– Ну, Ферлея преувеличивает. Кое-какие ноты знаю, не более.
– А что ты еще умеешь делать? Я имею в виду, творческого.
Творческого… дайте подумать.
Хотел бы я соврать, что могу делать даже глиняные горшки, но не был уверен, что меня не заставят слепить их в реале. Да что я умел делать по сравнению с гиллами? Они все обладали магией, могли колдовать… а чем я мог их удивить?
– Ну, я, наверно, петь могу, – ляпнул я.
Зачем, зачем ты это сказал?!
– Петь? – Она аж в лице изменилась. – У нас поют только девочки, и я никогда прежде не слышала, как поют юноши. Спой, прошу тебя!
Твою ж дивизию!
– Да нет, я… здесь и аккомпанемента нет…
Аккомпанемента?? Ты в своем уме вообще?
– Ну пожалуйста! – Она умоляюще сложила руки. – Прошу тебя! Спой мне!
Я огляделся. В голове одно полушарие мозга всеми силами сдерживало творческий порыв, а другое быстро подыскивало подходящую мелодию. Нет, вообще я люблю петь, но вот как? Я никогда не пел на людях, не считая того случая с Иваном… нет, об этом я вам не расскажу.
– Одну коротенькую мелодию! – просила она. – Самую маленькую!
Даже не думай открывать рот! Даже не думай, Богдан!
Я не имею ни малейшего понятия, зачем стал петь. Наверно, хотел тем самым сразить принцессу Дрифов. Своим пением! Можете себе представить? Это было вроде танца, который исполняют журавли перед возлюбленными в брачный период.
– Ладно, – ответил я. – Коротенькую можно.
Пару минут подумав, что именно я смог бы исполнить, я стал щелкать пальцами в ритм мелодии, имитируя проигрыш начала песни, а потом запел. И ни разу за все это время я не отвел от нее глаз.
Он не любит тебя нискооолечко,
У него таких скоолько хоо-очешь,
Отчего же ты твердишь, девчооночка:
«Он хороший. Он хороооший»?
Ты не знаешь его ни каапельки.
Будет поздно, когда заноооешь.
Только с виду он мальчик-пааинька.
Никакой он не хороооший.
Молча пальцами: щелк, щелк, щелк…
Девчонка! Девчооночка,
Темные нооочи,
Я люблю тебя, девочка, ооочень.
Ты прости разговоры мне ээти –
Я за ночь с тобой отдам
Все на свеетее.
Девчонка! Девчооночка,
Темные нооочи,
Я люблю тебя, девочка, ооочень.
Ты прости разговоры мне эээти –
Я за ночь с тобой отдам
Все на свееетее.
Когда я пел знаменитую песню Жени Белоусова, Галлея слушала меня молча, и на ее глазах блестели слезы. Признаться, я был этому рад. Ведь это значило, что у меня получилось передать эмоции песни, да так, что это тронуло ее сердце.
– Богдан, – тихо сказала она, когда я закончил, – это было прекрасно. Я ничего подобного никогда в своей жизни не слышала. Спасибо тебе за это. – И вытерла слезу, катившуюся по щеке. – Когда я расскажу девчонкам, они мне не поверят.
– Прошу тебя, никому не рассказывай! – воскликнул я. – Мой позор был только для тебя. Пообещай мне!
Неохотно она пообещала, что никому не скажет. Мы снова уставились друг на друга.
– Ты уже был в нашем Гильском саду? – спросила она.
– Не был, – ответил я, не отводя от нее взгляда.
– Он потрясающий. Хочешь, я покажу тебе?
– Хочу.
– Тогда я обниму тебя сзади, чтобы мы вместе смогли полететь. Ты согласен?
Откуда принцессе Дрифов было знать, что я боюсь высоты? Когда она сказала, что обнимет меня, мой мозг отключился. После я только кивал и, как болван, улыбался.
Она обхватывает меня за талию, расправляет свои прозрачные крылышки и…
Я очнулся, когда макушки деревьев касались ног. Я допускаю, что упал в обморок, есть кое-какие провалы в памяти.
– Посмотри вниз! – смеясь, кричала она, но я не осмелился.
И знаете, что происходит дальше? Вдруг вся вселенная для меня останавливается. Галлея замирает в воздухе, а я, запрокидывая на нее голову, понимаю немыслимое.
– Не может быть, – шепчу я. – Девушка из мира грез….
У меня пропадает голос, так я занервничал. Волосы Галлеи развивались на ветру точно так же, как я сотню раз видел во сне. Я начинаю сравнивать ее фигуру и движения с девушкой из моего сна. Это была она! Принцесса Дрифов на Гиллиусе! Кто вообще может в такое поверить? Я был влюблен в нее по уши!
Я отказывался принимать данный факт, я молча раскрывал рот, но не мог выдавить ни одного звука. После мы спустились на землю, Галлея пошагала вперед.
Я разглядывал ее рыжие волосы. Во сне я смотрел на нее сквозь ослепительные лучи солнца, и они приобретали черный оттенок. Я все время думал, что моя воображаемая подружка – брюнетка. Галлея была рыжей, и этот цвет сводил меня с ума еще больше.
Теперь давайте о саде.
По мне, Гильский сад был самым невероятным местом на Гиллиусе. И не потому, что я шагал по нему с Галлеей (хотя и поэтому тоже), этот сад был воплощением романтической мечты. Он состоял из цветов и ягод. И все они были гигантского размера, будто предназначались для великанов.
Я видел обычные наши человеческие ягоды: смородину, крыжовник, малину, клубнику, – но все они были настолько большими, что я с трудом мог обхватить одну из них. Даже вишня на дереве была размером с плотно надутый воздушный шар. Только названия у них были не такие, к каким я привык в своем мире.
– Пиата, – знакомила меня Галлея с ягодами. – Синоида, красноида, зрика.
Она шла вдоль кустов, руки сложила за спину, я плелся за ней. Мы прошли немного прямо, и нашему взору открылись гигантские цветы.
– Изискомбрий, – указала она на трехметровый цветок, похожий на нашу ромашку. – Или по-простому – цветик. А это сириумы, – продолжала она, – и поплладиусы, необходимые практически для каждого зелья.
Галлея говорила, а я думал: стоит ли ей раскрывать правду? Можно только вообразить, каким нелепым я буду в ее глазах. Девушка из снов? Серьезно? Я твердо решил помалкивать. По крайней мере пока.
– Парелиусы, пистры, авинакиры, сирианы, литумы, – обозначала Галлея растения. – А это наша гордость из всех живых цветов в саду, – остановилась она, – астры.
– Астры? – услышал я знакомое слово и повернул голову на цветок, который она мне показала. – Действительно, – удивился я.
