Мы так и не знаем, какую из пяти возможностей выбрал генерал и в чем заключалась суть приказа. Это не имеет никакого значения. Боевые действия совершенно вышли из-под контроля генерала, и он уже был не властен ни довести атаку до конца, ни дать отбой, он вообще был не в силах оказать хоть какое-то влияние на ход сражения. Бой развивался неуправляемо, и обстановка менялась с нарастающей быстротой – ведь как-никак машины были почти самостоятельными организмами.
Подбитая калифорнийская ракета пронзительно завыла высоко в небесах, рухнула на мыс Канаверал во Флориде и стёрла с лица земли половину военно-воздушной базы. Оставшаяся половина собралась с силами и нанесла ответный удар по врагу, явно окопавшемуся в Калифорнии. Прочие ракеты, повреждённые, но не уничтоженные, рвались по всей стране. Командующие войсками в Нью-Йорке, Нью-Джерси, Пенсильвании и многих других штатах, без всяких приказов сверху, также нанесли ответные удары; аналогичным образом поступили автоматические ракетные дивизионы. И у людей, и у машин не было недостатка в разведданных, которыми можно было бы обосновать эти решения. По правде говоря, перед тем как линии связи оборвались окончательно, на тех и других обрушился просто шквал донесений, предусматривающих любые повороты событий. Будучи солдатами, они выбрали самый жёсткий вариант.
По всей Калифорнии и по всей Западной Америке этот ответный удар вызвал новый ответный удар – встречный. Здешние военачальники решили, что враг – кто бы он ни был – захватил плацдармы на американском Восточном побережье. Они спешили ликвидировать эти плацдармы и без колебаний пускали в ход атомные боеголовки, если таковые действия представлялись им необходимыми.
События развивались с ужасающей быстротой. Местные войска и машины, подвергшиеся чудовищному обстрелу, старались продержаться как можно дольше. Может быть, кто-то ещё и ждал особых распоряжений, но под конец дрались уже все, кто только мог драться, а неразбериха приводила к новым разрушениям, уже по всему миру. И вскоре процветающая машинная цивилизация полностью исчезла с лица земли.
В то время, как происходили все эти события, Джоэнис – совершенно ошарашенный – стоял в Главном Командном Пункте и наблюдал, как одни генералы отдавали приказы, а другие генералы отменяли их. Джоэнис с самого начала видел всё собственными глазами, но так и не разобрался, кто же противник.
Вдруг Командный Пункт сотрясся от мощного толчка. Хотя он находился во многих сотнях футов под землей, он тоже подвергся нападению: в атаку пошли особые землеройные машины.
Джоэнис взмахнул руками, чтобы удержать равновесие, и вцепился в плечо какого-то молоденького лейтенанта. Лейтенант обернулся, и Джоэнис сразу же узнал его.
– Лам!
– Привет, Джоэнсик! – выпалил в ответ Лам.
– Как ты здесь оказался? – спросил Джоэнис. – И что ты делаешь в армии? Да ещё в лейтенантской форме?
– Ну, старик, – сказал Лам, – это необыкновенная история. И тем более странная, что я, в общем-то, не из тех, кого называют «военной косточкой». Впрочем, я очень рад, что ты задал мне этот вопрос.
Командный Пункт тряхнуло ещё раз, и многих офицеров швырнуло на пол. Лам умудрился сохранить равновесие и, не сходя с места, поведал Джоэнису о том, как он поступил на военную службу.
14. Как Лам поступил на военную службу
(Записано со слов самого Лама, текст приводится по «Книге Фиджи», каноническое издание)
Ну, старик, значит, утёк я из «Дома “Холлис” для невменяемых преступников» вскоре после тебя, подался в Нью-Йорк и сразу же попал в одну компашку. С ходу накокаинился на всю катушку и полетел высоко-высоко. Кокаин тяжёлая штука, если ты к нему непривычен, а я как раз привычен не был. Понимаешь, я всю жизнь на короткой ноге с мескалином, вот и подумал, что кокаин – это так, старомодная штучка, а в тот вечер попробовал, ну и получил по полной.
Привиделось мне, будто я вроде Флоренс Найтингейл и должен лечить всю страждущую боевую технику в мире. Чем больше я размышлял, тем больше укреплялся в этом решении и тем тоскливее мне становилось, – я все думал о бедных, несчастных старых пулеметах с прогоревшими стволами, о танках с проржавленными звеньями гусениц, об истребителях с поломанными шасси и о всем таком прочем. Я думал об ужасных муках, через которые прошла вся эта бессловесная боевая техника, и пришел к выводу, что я просто обязан лечить и утешать её.
Можешь представить, под хорошими парами я направился маршевым шагом к ближайшему вербовочному пункту и с ходу записался, чтобы быть поближе к несчастным машинам.
Наутро проснулся, смотрю – уже в казарме. Ну, конечно, я сразу очухался, если не сказать – перетрусил. Выскочил наружу и бросился искать этого чертова сержанта-вербовщика, который воспользовался тем, что я был под балдой. Оказывается, он уже вылетел в Чикаго, чтобы провести агитацию в каком-то борделе, расписывая прелести военной службы. Тогда я бегу к командиру части – сокращенно КЧ; говорю, мол, помимо прочего, я наркоман и совсем недавно содержался в заведении для невменяемых преступников, могу, мол, документально подтвердить и то, и другое. Дальше – больше. Говорю, дескать, у меня скрытые гомосексуальные наклонности, и я страх как боюсь огнестрельного оружия, и еще слеп на один глаз, и вообще спина болит. Поэтому, говорю, меня в армию зачислять нельзя, смотри Закон о зачислении на военную службу, страница 123, параграф «С».
КЧ глянул мне прямо в глаза и улыбнулся так, как могут улыбаться только кадровые вояки да еще фараоны. И говорит: «Солдат! Сегодня первый день твоей новой жизни, поэтому я склонен смотреть сквозь пальцы на то, что ты нарушил устав и обратился ко мне не по форме. А теперь, будь добр, катись отсюда к черту и ступай к сержанту за распоряжениями».
Когда я не сделал ни того ни другого, он перестал улыбаться и заявил: «Слушай, солдат, никому нет дела до причин, которые побудили тебя поступить на военную службу. И точно так же никому нет дела до того, что ты вчера, так сказать, нанюхался до чертиков. Что касается многочисленных немощей, о которых ты упомянул, то можешь не беспокоиться. Обдолбыши прекрасно управляются с работой в органах стратегического планирования, и было не до смеху, когда Гомосексуальная Бригада взялась за дело во время последнего полицейского рейда в Патагонии. Всё, что от тебя требуется, – это быть хорошим солдатом, и тогда ты увидишь, что армейский распорядок – лучший образ жизни. И не цитируй на каждом углу закон о зачислении, словно ты салага-многознайка, – это может не понравиться моим сержантам, и они сделают из твоей башки котлету. Понял? Вижу, что понял. Теперь мы разобрались, что к чему, и я на тебя зла не держу. В сущности, я хочу поздравить тебя и поблагодарить за тот патриотический пыл, который побудил тебя подписать вчера вечером специальный контракт на пятьдесят лет службы без всяких оговорок. Отлично, солдат! А теперь катись к черту…»
И вот, значит, вышел я из кабинета и думаю, что же мне теперь делать: ведь это из тюрьмы или из сумасшедшего дома можно сбежать, а из армии – никогда. Я уж совсем было пал духом, и вдруг меня вызывают, производят во вторые лейтенанты и включают в состав личного штаба генерала Пустойга, а это в здешнем начальстве самый главный начальник.
