Проснулась она поздно. Станислав не стал ее будить.
— Выспались? — спросил он, услышав, что она соскочила с койки.
За иллюминаторами несется желтая мгла. Круглые часы над рабочим столом показывают 11.34. Регина задержалась в жилом отсеке, вспоминая, где щетка для волос: меньше всего на свете ей хотелось появляться перед Станиславом взъерошенной, как щенок после драки. Но щетка лежит у мойки, в том отсеке…
Широкая ладонь Станислава возникла в дверном проеме. На ладони лежала щетка.
Станислав сказал из-за двери:
— Я пойду приберу в тамбуре. Вернусь через десять минут. Чтобы к этому времени вы были в полном порядке и готовы завтракать. Вы едите манную кашу?
— Ем! Обожаю! — сказала Регина, принимая щетку и со сладкой безнадежностью понимая, что безумно, безнадежно влюблена в этого вежливого сухаря…
* * *
— …А потом что? — Стас закурил, и Станислав, не любивший табачного дыма, кашлянул, разгоняя дым перед лицом.
— Она прожила у меня в курятнике еще два дня. Вернее, два с половиной дня.
— Кончилась буря?
— Нет. Мимо шел большой вездеход. Они завернули к нам и взяли Регину.
— И что она сказала на прощание?
— Ничего. Она вежливо попрощалась. Как и принято. Поблагодарила меня за гостеприимство.
— И все?
— Она была сердита на меня.
— Почему?
— Мне кажется, в глубине души она полагала, что я нарочно вызвал вездеход, чтобы отделаться от нее.
— А ты вызывал вездеход?
— Нет, я тут совершенно ни при чем. Но если бы я мог вызвать его, я бы это сделал. Так что ее догадки были недалеки от истины.
— Ты испугался?
— Мне было жалко девочку.
— Она не девочка. Она взрослый человек. Ей подошло время полюбить. И тут попался ты. Не очень красивый, но вполне самостоятельный мужчина, притом спаситель. Ты же не проявлял никакой инициативы: безотказный капкан.
— Не старайся показаться циником.
— Я не стараюсь. Это не цинизм, брат. Это констатация факта. Вполне вероятно, что, увидь она тебя здесь, на Ваяле, прошла бы мимо, не обратив внимания. Таких мужчин, как мы, здесь тысячи.
— Она бывала на Ваяле, она выросла на Земле. Но полюбила меня.
— Она о тебе уже забыла.
— Нет.
Станислав достал письмо, протянул его брату.
Стас развернул его и заметил:
— Банальный почерк.
— Не в почерке дело, — терпеливо сказал Станислав.
Стас небрежно пробежал глазами строчки, перевернул лист на другую сторону — не написано ли там чего-нибудь.
— Что ж, — произнес он наконец, — очень трогательно.
— И все?
— Что же я еще могу сказать? Не я внушал ей эти чувства.
— Ты шутишь?
— Нет, я серьезен.
— Порой я не знаю, когда ты шутишь, а когда серьезен. Я видел ее глаза, когда мы прощались. Она писала искренне.
— Ни на минуту в этом не сомневаюсь. Да и не мои сомнения тебя тревожат.
— Нет, не они. Но, клянусь тебе, я не предпринял никаких шагов для того, чтобы…
— Соблазнить ее?
— На этот раз ты шутишь.
— Шучу.
Станислав поднялся с кресла и подошел к окну. Станислав приблизил лицо к стеклу, глядя вниз, в пропасть улицы.
— Послушай, брат, — сказал Стас. — Ты бессилен ей помочь. И клянусь тебе: пройдет неделя, месяц, она утешится, она молода и обо всем забудет. Пусть же тебя не мучают угрызения совести. Я повторяю: ей пришло время полюбить, и ты вовремя попался ей на пути.
— Ты не видел ее, — возразил Станислав. — Она очень милая и умная. Она искренняя. Мне очень жаль ее.
— Иному на твоем месте я предложил бы на ней жениться.
— Опять шутишь?
Станислав резко обернулся. Густые черные брови сошлись к переносице одной изломанной черной линией.
— Ты сердишься, Цезарь, — сказал Стас. — Значит, ты не прав.
— Ты должен увидеть ее, — сказал Станислав.
— Я ждал этой просьбы.
Брови Стаса сошлись в такую же черную изломанную линию. Те же серые глаза с секунду выдерживали взгляд андроида, метнулись в сторону, рука с длинными плоскими пальцами отыскала на столе пачку сигарет.
— Не кури, — попросил Станислав. — Я не люблю этого. Мне вредно.
— Ты унаследовал мои достоинства, но знаешь, чего тебе не хватает, чтобы стать человеком?
— Знаю. Слышал. Недостатков.
— Я повторяюсь.
— Да. Порой я задумываюсь о жестокости людей. Нет, не отдельных индивидуумов, а людей в целом. Я понимаю, что, создавая андроида, вы идете по пути наименьшего сопротивления — максимальное дублирование оригинала. Замечательного, выдающегося оригинала. И забываете о недостатках. Забываете о том, что я не только неполноценен, но и настолько совершенен, что сознаю свою неполноценность. Мне претит тщеславие биоконструкторов. Я должен быть примитивнее. Биоробот, и все тут. Робот, от слова «работать».
— Станислав, не пытайся быть несправедливым к людям.
— Почему я несправедлив?
— Потому что ты человек.
— Андроид. Почти человек, притом без недостатков.
— Хорошо, андроид. Возьми письмо обратно. Оно адресовано тебе.
— Неужели ты до сих пор не понял, что не мне, а тебе? Я же не могу испытывать любви…
— А ты задумывался, как близка к любви жалость?
— Жалость — функция мозга. Это доступно даже моему, наполовину электронному мозгу.
Стас погасил сигарету.
— Она пишет, что ждет тебя…
— Да.
— Хотя бы на минуту…
— Да.
— У входа в зоопарк…
— Да.
— А на сколько процентов твоя филиппика против жестокого человечества была театральным представлением, а не душевным порывом?
— Не более чем на десять процентов, — улыбнулся Станислав. — Не более. И не хмурься, брат. Я не лгу. Это мне не по зубам.
— Ну уж что-что…
Станислав напомнил:
— Она будет там через десять минут. Ты только успеешь дойти до зоопарка.
— Как ты все рассчитал! — сказал Стас. — Я бы не смог.
— У тебя нет нужды заставлять свой оригинал действовать по-человечески.
— Как я ее узнаю?
— Она сама тебя узнает.
