— А вот об этом, сэр, — очень серьезно произнес юноша, — я стараюсь даже не думать.
— О чем именно вы сообщили Александру Холлу, Уильям? — спросил Томас.
Кронненберг обессиленно откинулся на резное дерево беседки.
— Я рассказал ему обо всем, сэр. О том, что, если верить собранным конфидентами полковника Хэвиджа хроникам, люди здесь уже без малого две тысячи лет не воюют друг с другом. Что у местных почти не бывало — до нашего прихода — завистников, как и преступлений на этой почве. Есть убийства, но нет зависти и этой черной соседской ненависти к тому, кто живет лучше тебя. О рассказах наших разведчиков, возвращающихся с юга и с востока, — измененных настолько, что приходится убеждать их, что они — это они. О том, что базальтовые истуканы в Железном лесу, поставленные в дьявол-знает-когдашние допотопные времена, слишком напоминают кивера русских гренадеров — а русские пытаются протоптать виршами тропку в другие миры, и куда-то же они уходят! О том, наконец, что однажды мы изменим Ксанад настолько, чтобы тот сотворил для нас самое желанное: нас в улучшенном виде. Народ богоизбранный. Вот только сперва всегда является Моисей, а не Иисус Навин. И тогда… тогда…
Адъютант Хэвиджа говорил все быстрее и неразборчивей, голова его начала подергиваться, и Макги поднялся с корточек и отшагнул в сторону, глядя крайне подозрительно. А Томас наклонился и отвесил мальчишке оплеуху.
— Придите же в себя, — произнес с неожиданной для себя самого брезгливостью.
— Вы не понимаете, — прошептал адъютант. — Если он воплотится… Семь казней египетских… Горящий куст, купина…
Томас поморщился и встряхнул адъютанта сильнее:
— Погодите, Уильям, мне необходимо узнать: кому было известно, что вы беседовали с Александром Холлом? Кто-то же видел вас тогда, верно? Мне нужно знать имена, это чрезвычайно важно.
Кронненберг дышал уже ровнее, румянец начинал сходить с его щек. Он мутно глянул на Томаса.
— Да-да, я понимаю.
— И кто же?
— Что?
— Дьявол вас раздери, Уильям, вы издеваетесь над нами?
— Вовсе нет. О чем вы спрашивали?
— Кто знал о вашем разговоре с Александром Холлом?
— Ах это… Нет, я не думаю, что это важно, — Уильям махнул пренебрежительно, а Томас заметил, что изменился не только тембр его голоса, но и жесты, мельчайшие движения лица и тела. — Он — просто лошадка, маленький пони. Его задача была — доставить порученное. И, кажется, он не сумел даже этого. А вот это… существо… которое врезано в мою плоть… оно говорит со мной. Не словами, но как бы образами, вспышками… отголосками моих собственных мыслей, буквами на изнанке век… И оно… кажется, оно желает говорить с вами.
Фицпатрик вдруг подался вперед, взмахнул рукою:
— Лови!
Уильям поймал брошенную монетку, повертел в пальцах: шиллинг серебрился, будто форель в ручье. По губам его мелькнула измученная улыбка.
— Я не одержим, — сказал. — Я… взнуздан, наверное, так было бы правильнее сказать. Так не желаете ли, господин Элрой, выслушать то, что это… создание… хочет вам сказать?
18 июня. За час до рассвета
Дверь скрипнула: Томасу показалось, будто услышать ее должны и на противоположном крыле дворца. Однако обошлось: голоса Фицпатрика и обоих солдат не прервались, гудели размеренно.
Интересно, что она скажет.
Он вспомнил грацию, с которой мадам Франческа двигалась, нападая на Фицпатрика: такая бывает у насекомых. У богомола, например.
А самки богомолов жрут своих самцов…
За дверью было темно — но стоило сделать пару шагов и развести тяжелые завесы, как пришлось жмуриться: луна заглядывала в окна, отражалась в зеркалах, дрожала неисчислимыми тенями.
Госпожа Франческа лежала, как неживая: поверх покрывал, одетая, с руками вдоль тела. Казалась вырезанной из мыльного камня. Сколько Томас ни присматривался, не сумел понять: поднимается ли ее грудь в такт дыханию.
— Мадам… — позвал он неуверенно. Весь его запал, разожженный словами Уильяма Кронненфельда, вдруг ушел, словно вода в песок.
Он вынул из кармана шиллинг. Покрутил в пальцах. Прикрыл глаза, тут же распахнул их снова: показалось, что в комнате стоит еще кто-то. Выругался мысленно — и наклонился над постелью, положил серебряный кругляш на тыльную сторону запястья госпожи Франчески.
Посчитал до трех, а потом до шести. Осторожно, пытаясь не прикасаться к матовой коже, забрал монету — такую же белую в свете лун.
Перевел дыхание — оказалось, все это время он не дышал.
Было тихо.
Томас так и не решился прикоснуться к лежащей на постели женщине — и не решился больше заговорить. Потом увидел на столе тетрадь, исписанную мелким округлым почерком. Сверху страниц были даты, какие-то рисунки.
С этой-то добычей и выскользнул за дверь, поднялся в свои комнаты, сел под канделябр с толстыми красноватыми свечами.
От аромата благовоний кружилась голова.
«Бладджет полагает, что Ксанад — новая Индия и смысл его тот же: тянуть в Метрополию все новые и новые богатства, — писала госпожа Франческа. — Нет ничего более ложного. Потому что Ксанад может поглотить нас без остатка. И не думаю, что на это уйдет много времени. Арчи считает такие мысли лишь результатом легкой истерии, к которой якобы склонны в тропических условиях женщины, но, думаю, мой муж неправ. Он и сам достаточно изменился, даже не понимая этого. И прежде всего потому, что это не рождается изнутри, но приходит снаружи. Одержимость? Возможно. Только не хотелось бы мне узнать тех демонов, что навевают такие мысли».
Он, ведомый озарением, быстро пролистал страницы, добираясь до дат, когда в Ксанаде находился Александр Холл. Отчего-то казалось, что не может не быть описаний этого. И не ошибся.
«„Чиновник по особым поручениям“, так сказал Арчи, — писала госпожа Франческа. — Боюсь даже представить, что это может значить: как вообще, так и для нас нынче. Впрочем, вряд ли этот Холл способен разобраться хоть в чем-то; и, кажется, дела Компании его интересуют меньше всего — к облегчению нашего купчишки и к моему разочарованию. Уж если король присылает чиновника, снабдив его полномочиями, которые, по слухам, у этого Холла имеются, как не ожидать потрясения основ и попрания дракона? А так все может закончиться традиционным обихаживанием сэра Артура да пустыми застольными разговорами. Это, впрочем, вовсе не повод не пытаться рассказать ему хоть что-то. Пусть даже иносказательно. Решено! За завтрашним ужином устрою подобие диспута!»
Томас перевернул страницу, ища следующую запись, — но наткнулся лишь на выдранный листок и несколько густо замазанных чернилами слов. Пониже значилось:
«Чувствую себя дурой: за то, как пошли дела за ужином, и за то, что я понаписывала здесь вчера, в раздерганных чувствах. Только вот теперь мне кажется, что капитан Холл не настолько прост, как он хотел бы казаться. Это его замечание касательно божьего избранничества… Если подумать, оно проливает совершенно новый свет на то, что я узнала о Человеке-в-Терниях. Но каков Бладджет! Эта его выходка с перстнем… Неужто подкупать и покупаться — до сих пор ходкая монета коридоров Министерства колоний? Ну, по крайней мере, утешусь, что я была выслушана».
