Это уже было слишком. Он переоделся в то, что уцелело после погрома, забрал с собой спальный мешок и поехал в контору, чтобы доспать в собственном кабинете.
* * *
Он проснулся около семи с головной болью и одеревеневшими мышцами. Уселся, соображая, где, собственно, находится. Потом вспомнил все и пожалел, что проснулся.
Встал и, спотыкаясь, пошел в ванную освежиться. Не мог почистить зубы, не держал в конторе ни зубной пасты, ни щетки, поэтому пожевал завалявшуюся мятную таблетку и сполоснул рот под краном. Глянул на себя в зеркало, занимавшее всю стену туалета. Как для его тридцати пяти, все было не так трагично. Живот лишь едва-едва прорисовывался, возможно, слегка обвисли плечи. Ну, и грудная клетка слишком плоская. Зато — никаких следов облысения. Он вздохнул и начал раздумывать, обратила бы на него внимание такая женщина, как Моника. Правда, нынче ночью она голой легла в его постель, но… это был только сон.
Он вернулся в кабинет, раскланявшись в коридоре с опешившей уборщицей. На столе лежал кремовый конверт. Внутри было приглашение на двоих — для него и кого-то, кого он захотел бы взять с собой, — на открытие торговой галереи. Галереи, которую он сам и спроектировал. Взглянул на дату. Ну да, они ведь распечатали приглашения еще до проблемы с трупом… с телом в колонне. Открытие придется перенести, а за все недовольство, за возникшие проблемы отвечать все равно Петру.
Он малевал в блокноте все менее удачные портреты Моники, а потом перебрался в кухню и сделал себе кофе. Пил, закусывая черствой булкой, и таращился в окно. И вот, когда он наблюдал за лесом металлических труб на крыше соседнего дома, на него снизошло озарение. Сопровождающее лицо…
Он побежал в кабинет и набрал номер Вишневского. Тот ответил после третьего сигнала.
— У меня есть идея, — начал Петр, — а скорее я понял определенную закономерность. Дело именно в том, где мы находим тела.
— Говори…
— Я видел три тела, и к ним все замечательно подходит! Та, из моего шкафа… того шкафа там не должно быть. Он должен стоять в спальне, но я изменил расстановку, потому что хотел столик с телевизором и музыкальным центром. Это непрактично, но для холостяка значения не имеет. Каждое утро за одеждой я иду в коридор. Если бы у меня была женщина, шкаф стоял бы в спальне, а в коридоре висело бы большое зеркало. Понимаешь?
— Ничего не понимаю.
— Она не упала в этот шкаф, споткнувшись о ковер, и никто не вонзал в нее тот обломок. Она материализовалась в этом шкафу, потому что думала, что там не будет никакого шкафа! — Петр принялся истерически хихикать, понимая, как по-идиотски должны звучать его догадки.
В динамике помолчали. Потом полицейский спросил:
— И сколько ты выпил вчера в том пабе?
— Ну… где-то три. Слушай дальше. Эта с перехода на «Солидарности»… ровно та же история. Она была там, где еще полгода назад был пешеходный переход! Его убрали.
— Знаю, было слишком много несчастных случаев. Могла забыть.
— А та, что была в моем здании? Я передвинул стену! Чтоб мне сдохнуть… я передвинул стену, потому что воли у меня не хватает, чтобы спорить с инвестором. Сдвинули на метр. Проблема экономии средств. Меньшее расстояние, тоньше распорки. Понимаешь? Я проектировал все полгода назад. В этом месяце там уже должен был оказаться магазин со шмотками! Не понимаешь?
— Извини.
— Это же очевидно! Что на ней было?
— Джинсовая куртка и серая юбка.
— Куртка с магнитной клипсой. Именно! Она была в примерочной — но там не было примерочной, только подпорка, потому что я передвинул стену! Я убил их! Одну убил колонной, а вторую — шкафом… Боже, что я несу…
— Ладно. Представим, что во всем этом есть определенная закономерность. Шкаф ты купил год назад, переход ликвидировали полгода как. То же и со стеной. Женщина давно не была в городе и не знала, где должна материализоваться. А что с озером? Одна ведь утопилась в озере. Оно там уже несколько тысяч лет. С последнего ледникового периода.
— Я и не говорю, что у меня полностью проработанная версия. Это вроде набросков…
— Без толку. Я не могу озвучить прокурору ничего, что выходит за рамки схемы «жертва — мотив — преступник».
— Я видел ее живой… Ночью.
Тишина.
— Не веришь?
— Ты переживаешь серьезный стресс.
— Хочешь найти решение?
— Такое решение — не решение. Никто в это не поверит. Даже я пока не чувствую себя убежденным.
— Я все еще думаю над этим — и, кажется, приближаюсь к истине.
— Здесь истина не имеет значения. Важны доказательства.
— Но ведь доказательства подтверждают истину.
— Наше судопроизводство — это машина. Я видел немало людей, которых приговорили, хотя никто не верил в их вину, и видел немало тех, кто был виновен, но официально освобожден от подозрений. Вместо того чтобы искать преступников, я полночи заполняю кипы документов. Сам, авторучкой. Польская система правосудия — это виртуальный мир бумажных документов. Тут нет места для истины.
— Прости… Были еще тела?
— Да. Три. А еще доходят новости из других районов страны. Ты как, в Лебу
[20] иногда наведываешься?
* * *
— У нас морг уже забит. У людей начинают появляться серьезные вопросы. Если завтра не появится статья в газете, я сильно удивлюсь. Мне нужно бы сидеть в конторе и писать рапорт за рапортом… — Вишневский покачал головой.
Они ели ланч в том самом кафе.
— Я вот подумал, что любой убийца может заблокировать расследование, просто завалив вас таким количеством трупов, которое вы не сумеете оформить.
Полицейский кивнул, но промолчал.
— Бармен говорил что-то о неразделенной любви, — вспомнил Петр. — Что она словно призрак, который ходит за мной там, где я бывал бы с ней, живи мы вместе… Как-то так это описывал. Эх… мало помню из той беседы. Что, мол, на Шпицберген бы она не поехала. А я вот думаю, что она не знает, где я нахожусь. Знает, где я бываю, — и там пытается появиться. Понимаешь? Ищет меня на ощупь.
— Ты бы лучше подумал, как все это остановить.
— Я уже несколько дней ни о чем другом и не думаю. Скажи, почему ты со мной разговариваешь? Я ведь главный подозреваемый.
— Я уже говорил — никакой ты не подозреваемый. Нашли несколько тел в самых разных частях Польши. Ты не мог там оказаться и совершить убийства, потому что сидел в камере. Теперь, что бы ни случилось, ты останешься вне подозрений. А разговариваю я с тобой, потому что ты единственный, кто… кто верит во все это.
— Еще как верю! Она была у меня этой ночью. — Увидев выжидающее выражение на лице полицейского, Петр быстро добавил: — Живая. Вышла из душа, легла рядом со мной в постель и… и исчезла.
