По наивности я и не догадывался о полном названии этого медицинского учреждения: «кожно-венерологический диспансер». Это был знаменитый, только не среди меня, КВД, в котором лечили преимущественно не кожу, точнее, кожу, но преимущественно не в области рук.
В КВД я зашел смело. С высоко поднятой головой. Действительно, чего мне было бояться, слегка ошпаренному цыпленку.
В здании диспансера царил полумрак. В нем не сразу различались люди: люди были тоже мрачны. Они плавали по коридору какими-то приглушенными рыбами, не задевая друг друга. Я встал в очередь в регистратуру.
Посетители что-то бурчали у окошка, так что ничего не было слышно, получали свои медицинские карты и, брезгливо держа их двумя пальчиками, отходили. За мной в очереди стояла девушка, в которую я сразу чуточку влюбился: ее яркий макияж красиво сиял даже в полумраке, а такие короткие юбки, как на ней, я видел только один раз в жизни – в фильме «Маленькая Вера», и не думал, что они встречаются в природе. И макияж, и юбка подсказывали мне, что девушка очень романтичная.
Женщина по ту сторону окошка сразу спросила, есть ли у меня карта. Я сказал, что нет, что я первый раз.
– Все всегда бывает в первый раз, – философски заметила женщина по ту сторону окошка, – вы только не волнуйтесь.
Я не понял, зачем она это сказала: я нисколечко не волновался. Во-первых, рука не самый важный орган, во-вторых, рука была левая.
– Что у вас случилось? – доверительно спросила женщина.
– У меня ожог! – ответил я честно, не понижая голоса.
Я почувствовал, как очередь за моей спиной одновременно выдохнула.
Женщина по ту сторону окошка ничего не ответила – только очень часто заморгала.
А романтичная девушка за моей спиной почему-то сказала:
– Ничего себе ты разогнался, дорогой.
Пока очередь неприлично гоготала, ломая свою прямую линию, я еще раз внимательно посмотрел на девушку: пожалуй, ее романтизм был мной сильно преувеличен.
3. Мужчина сверху
В квартиру над нами въехали новые жильцы. Мы не видели их, только слышали, как принято в современных городских катакомбах.
И началось.
Сверху стали доноситься похотливые стоны. Причем только мужские. Хотя другие наши соседи утверждали, что там поселилась семейная пара.
Мужик эротично стонал по ночам. Причем, бывало, по несколько раз за ночь. По утрам он тоже стонал.
Я лежал на рассвете с открытыми глазами и тихо его ненавидел. У меня, например, так часто стонать не получится: элементарно заболит горлышко.
Когда это только началось, и в одну из первых ночей после их переезда мужик порнографически застонал, я толкнул в бок жену, показал на потолок и сказал:
– Секс.
– Какой секс, – проворчала жена, – везде тебе секс мерещится. Это мужик кашляет.
В этом ее заявлении – вся соль разницы между нами.
Я высокодуховный, романтичный менестрель с розой в петлице, а жена моя – приземленная, прозаичная простолюдинка, отказывающая людям в полете.
Неужели она, и правда, считает, что я могу перепутать страстные стоны с банальным кашлем. Я не первый год в спорте, детка.
Однажды я выходил из квартиры, а по лестнице сверху спускался незнакомый мужик.
– Здравствуйте, – сказал незнакомый мужик, – я ваш сосед сверху. Мы недавно переехали.
Сказал и – закашлялся. Страшно так, смачно и продолжительно. И главное – о ужас! – узнаваемо. Это был тот самый звук, который раздавался над нами по ночам. Эротичный, порнографический и страстный… кашель.
– Простите, курить бросаю, – пояснил незнакомый мужик.
Моя версия рухнула дважды. Потому что выглядел дядька так, будто он вместе с курить бросил также и секс. Причем довольно давно, еще в первую мировую.
Итак, значит, я все-таки могу перепутать страстные стоны с банальным кашлем.
Дальше вниз по лестнице мы с мужиком спускались вместе, перекидываясь ничего не значащими репликами.
Пару раз я тревожно оборачивался назад. Там раздавался какой-то невнятный звук.
Возможно, это шумел в мусоропроводе мусор.
Или это за нашей спиной над нами обоими смеялся секс.
4. Последняя брачная ночь
Как-то раз мы с женой были на свадьбе у друзей.
Там, как водится, присутствовал русский тамада, бессмысленный и беспощадный.
Правда, на этой конкретной свадьбе тамада был средней прожарки, напалмом не жег.
То есть конкурсов с похищением невесты в репертуаре не значилось. В наше время вообще красть невесту – себе дороже: а вдруг не захочет обратно к мужу.
Но разных перфомансов и шарад хватало. Тех, что ставят и без того не слишком скоординированных нетрезвых людей в еще более неудобное положение.
Моя путеводная звезда охраняла меня вплоть до конкурса танцев. Тамада объявил, что в нем должны участвовать все семейные пары, присутствующие за столом.
Как бы сильно я ни любил жену, но все же танцы я не люблю больше. Я попытался развестись, однако не успел.
Мы стояли посреди импровизированного танцпола, три семейные пары, три тополя на Плющихе. И три тополихи.
Я предполагал, что сейчас нам включат какие-нибудь энергичные пошлые траливали, мы повеселим публику своими нечленораздельными движениями и с позором вернемся на свои места.
Но не тут-то было. Тамада оказался с легкой безуминкой и даже придурью. Он поставил нам вальс.
По его режиссерской экспликации, мы своим романтическим вальсированием должны были предуготовить молодых к их последнему танцу. Точнее, не к последнему, это я оговорился, причем очень нехорошо так оговорился, он как-то по-другому там называется.
И вот заиграл вальс. И вокруг меня сразу же начал происходить какой-то адок.
Первая пара принялась танцевать что-то вроде ламбады, которая на глазах изумленных гостей стремительно переросла в полноценную прелюдию.
Вторая пара изображала некое подобие древнерусской кадрили: муж немилосердно вертел жену вокруг ее оси. От такой физкультуры женщине, по идее, следовало бы покраснеть, но она, напротив, позеленела.
В моей жене внезапно проснулась институтка, дочь камергера, и она попыталась закружить меня в вальсе, в натуре.
Но в силу моей природной грации получилось иное: жена фактически кружила в вальсе мешок с картошкой.
Меня затошнило. Жена задала бешеный темп: она очень хотела выиграть главный приз – бутылку водки «Пять озер».
Мои внутренние органы собрались на экстренное совещание где-то в районе задницы. Жизнь промелькнула у меня перед глазами, все двадцать три года. Остальные где-то потерялись.
