— Ты знал Порецкого, Игоря Николаевича?
— Нет, а кто это?.. Да, волосы волнистые, с проседью, — это он отвечал Римке.
— Вот этого человека когда-либо видел? — Я показал на телефоне фотку несчастного убиенного энергетика.
— Нет, никогда… Нос, наверное, этот, широкий и ровный.
— А в клубе самоубийц его встречал?
— Я же вам говорил! Там все были в масках! Я никого не смогу опознать!
— Мужчина примерно вашего возраста, лет пятидесяти, внушительный и хорошо одетый.
— Да там все такие были! Внушительные, хорошо одетые и не самые молодые. Но инкогнито, я же вам говорю!
— А эту девушку знаешь? — Я показал фотку второго звена убийственной цепи — медсестры Ольги Мачниковой. Той самой, которая отравила Порецкого и пала жертвой Бурагина.
— Нет, не видел никогда.
— Может, опять-таки, в том самом клубе? Может, вам ее фигура знакома? — Тут я допустил бестактность по отношению к убитой — но, как говорится, мертвые сраму не имут. А раскрыть убийства и восстановить справедливость — задача, в моем понимании, важнее ложной стыдливости. Короче, я показал ему фото обнаженной мертвой Ольги, которое сделал вчера в ее квартире. Допрашиваемого аж передернуло.
— Нет! Я никогда ее не видел! А кто они, эти люди?
— Фамилию Мачниковой Ольги Евгеньевны когда-нибудь слышал? — переспросил я, игнорируя его вопрос.
— Никогда. Эти люди — тоже участники клуба? — жадно спросил он. — Их обоих тоже убили?
Конечно, не полагается посвящать обвиняемого в детали расследования, но я с каким-то мстительным, садистическим удовольствием сказал:
— Да, эту девушку замочил ваш клиент — тот самый, которого вчера на шоу убили вы. Бурагин. Позавчера он с ней переспал, а потом устроил несчастной девице передозняк.
Тучков передернулся.
— А вам все игры, все шуточки, — брезгливо проговорил я.
— Да я все равно человек конченый! — с отчаянием произнес подозреваемый. — Неохота только под конец жизни бегать, как заяц. И имя свое поганить.
— Раньше надо было думать, — проговорил я с противным назиданием. — Перед тем как убивать взялись.
— Но я же прикидывал, — плачущим тоном затянул он, — что со мной все равно скоро покончат, а разоблачить до этого не успеют. А смерть все спишет.
— Давайте теперь займемся губами, — внушительно проговорила Римка.
У меня больше вопросов к Тучкову не осталось, я отечески потрепал помощницу по плечу: «Ну, занимайтесь» — и вышел на кухню. Подключился к Сети с телефона и пробил Клибанова. Судя по рассказу Тучкова, он оказывался главным гадом и организатором игры. Что режиссер искал данные о своем новом знакомом и не нашел, он, похоже, не врал: в инете я отыскал лишь двух Клибановых. Однако первый, доктор исторических наук и религиовед, скончался в 1994 году. Второй оказался узником концлагеря Дахау: старший лейтенант Клибанов Семен Михайлович, 1899 г. р., уроженец Витебска. С немецкой скрупулезностью извещалось, что попал в плен старший лейтенант Клибанов 5 июля 1941 г. и был передан гестапо 24.11.1941. Ох, наверняка нет в живых больше бедняги старлея — даже если каким-то чудом избегнул он смерти в гестаповских застенках (хотя вряд ли), давно скончался естественным образом.
Но, может, преступник на самом деле Кле́банов? Изменил для прикрытия фамилию — да выбрал такую, что и в святцах нет. (Как придумали для ликвидатора Скрипаля несуществующую фамилию Боширов.) Клебановых в России, как доложили мне Яндекс с Гуглом, оказалось полно — однако ни одного Александра. Но он с таким же успехом мог быть и Климановым. Для очистки совести я поискал Климанова и выцепил одного в базе общества «Мемориал»: кулак, выслан в 1931 году в Челябинскую область из села Новое Русское Маматоз-кино, реабилитирован посмертно. Но так гадать можно было бесконечно.
Потом я нашел в Сети Ивкино и санаторий, где собирался клуб самоубийц. Действительно, в двух шагах от Кольцевой, по Киевскому шоссе.
Я возвратился в комнату, где Римка терпеливо опрашивала Тучкова, составляя субъективное изображение своего заказчика.
— У тебя визитка Клибанова сохранилась? — вопросил я убийцу.
— Где-то дома валяется.
— А номер его записан?
— Есть у меня в телефоне, — угодливо проговорил режиссер.
— Пароль?
Тот назвал. Я взял телефон Тучкова, нашел в адресной книге номер Клибанова и позвонил. Но бесполезно: как я и думал, номер не обслуживался.
Я вклинился в Римкину кропотливую работу. Показал Тучкову изображение бывшего санатория в Ивкине, где собирался клуб самоубийц.
— Это то здание?
— Да, да, Ивкино, я там два раза был.
Наконец, моя помощница закончила. С обоих открытых окон в ее компе на меня смотрело рисованное изображение немолодого солидного дядьки.
— Я все ваши требования выполнил, — завел свою шарманку телевизионщик, — отпустите меня, пожалуйста. И не сдавайте!
Он был мне противен.
— Ты же все равно жить не хочешь. Какая тебе разница? Давай, сигани прямо сейчас из Римминого окна. Здесь десятый этаж. Убьешься с гарантией.
— Э-ээ, — запротестовала моя помощница, — не надо в моем доме таких приключений.
— Ладно, убирайся. И бороду свою с париком не забудь. Нам они без надобности.
Я разрезал пластиковый шнур, стягивавший его запястья.
— Не сообщайте про меня в полицию. Прошу. Пожалуйста.
— Слушай, дядя! Если тебя за сутки разоблачила девица-красавица — неужели ты думаешь, что полиция и Расследовательский комитет, с их огромными возможностями, да по резонансному преступлению, не вычислят? Иди лучше сам оформи явку с повинной! Тебе скидка со срока будет. А потом, глядишь, в колонии особого режима и от убийц своих схоронишься, а? Туда клуб самоубийц не дотянется? Они ведь все больше по элите специализируются! А в тюрьме — и вкус к жизни вернется, а? И понравится, жить-то?
— Вы не понимаете… — залепетал он. — Доброе имя…
— Какое, на хрен, — не выдержал я, — доброе имя — у убийцы?! Проваливай!
Я открыл дверь на лестничную клетку и вышвырнул туда бородку Тучкова и накладку. Следом вытолкал самого режиссера, дав на прощание пинка.
— И впрямь заложишь его? — осведомилась моя помощница.
— Позвоню через сутки дружбану своему, полковнику Перепелкину, как убийце и обещал. Зло должно быть наказано. Иначе для чего вообще мы с тобой тут стараемся?
— Ради денег. Ради хлеба насущного.
— Это тоже, конечно, важно, но не настолько первостепенно, как восстановление справедливости.
— Ой-ей-ей, что я слышу. Какие мы, оказывается, идеалисты. И ты Тучкову поверил?
