Еще одного, и не менее талантливого, сторонника Дарвин обрел в Германии. Эрнст Геккель был прирожденный спорщик, агитатор и боец. Получив прекрасное медицинское и биологическое образование, он много путешествовал, опубликовал ряд серьезных трудов в области зоологии и в начале 1860-х гг. стал преподавателем Йенского университета, в котором проработал до конца своих дней. В отличие от Дарвина, этот ученый имел склонность к разного рода публичной активности. Он любил покрасоваться на профессорской кафедре, любил делать широкие научные обобщения, даже если они не всегда и не во всем опирались на твердо установленные факты. Имел вкус к философским рассуждениям и — last but not least — к созданию новой научной терминологии. Одно из изобретенных им слов — «экология» — известно сейчас всем и каждому.
Почти всю свою научную жизнь Геккель посвятил дальнейшему развитию и пропаганде дарвиновской теории. Правда, некоторые ее моменты он понимал довольно своеобразно и не всегда в духе самого Дарвина, однако его университетские лекции, а еще более — многочисленные статьи, памфлеты, философские трактаты и публичные выступления сыграли огромную роль в распространении эволюционных идей не только в Германии, но и во всей Европе. Книги Геккеля переводили в разных странах, в том числе и в России, и они приобрели немалую известность. Современники называли его «немецким Дарвином».
Геккеля увлекла дарвиновская идея об эволюционном единстве всех живых организмов, об их происхождении от общего корня. Но если сам Дарвин практически не высказывался на темы, кто от кого произошел (в «Происхождении видов» нет ни одной конкретной генеалогии), то Геккель поставил перед собой цель реконструировать полную родословную и животного, и растительного мира, а также отыскать кандидата на роль первопредка всех живых существ. В этих поисках он опирался на свою колоссальную эрудицию и детальное знание морфологии и эмбриологии организмов, в первую очередь животных. Верный привычке к словотворчеству, он предложил два важных новых термина: онтогенез (индивидуальное развитие конкретного организма) и филогенез (историческое развитие отдельных групп — так, мы можем говорить о филогенезе лягушек, коралловых полипов или хвойных растений). Раздел биологии, занимающийся выяснением эволюционного родства, стал называться филогенетикой. Все эти термины оказались удачными и в наши дни общеприняты.
Чтобы восстановить этапы филогенеза (или, выражаясь немного по-другому, реконструировать филогению), Геккель пошел по тому же пути, что и Линней. Он опирался на морфологическое сходство (в том числе сходство эмбрионов), но не с целью построить систему организмов, а с тем, чтобы определить, кто от кого произошел и в какой последовательности. Результат реконструкции выражался графически в виде родословного древа. Одно из самых знаменитых древ, составленных Геккелем, — это генеалогическое древо рода человеческого. Репродукции с него часто можно увидеть в трудах по истории биологии. Помещу его в свою книгу и я, тем более что оно весьма примечательно (рис. 2.4).
Начнем с того, что это древо не только в переносном, но и в буквальном смысле. Геккель был превосходный рисовальщик и в юности колебался между желаниями стать ученым или профессиональным художником. У него было художественное чутье. Его древо имеет ствол, ветви и вполне себе прорисованную кору. Листьев, правда, нет (вероятно, нарисовано древо зимой). Названия отдельных групп организмов помещены на ветвях, которым они соответствуют. Ствол всего один, прямая эволюционная дорога ведет от каких-то загадочных «Moneren», расположенных у самого корня, к людям (Menschen), которые образуют самую верхнюю ветвь. По пути к человеку одна за другой отходят боковые ветви — инфузории, губки, насекомые, рептилии; все они убегают в сторону от магистрального пути, по которому развивалась природа. Это древо антропоцентрично: человек поневоле воспринимается не только как вершина, но и как «цель» эволюции, навершие ствола. Геккель как будто бы подводит своих читателей к мысли, что человек — самое совершенное творение природы, апогей всей биологической эволюции.
Конечно, это неверно. Каждый из ныне живущих видов в какой-то степени является «венцом» и наивысшим достижением эволюционного процесса, но только в своей собственной филогенетической линии, не имеющей ничего общего с родословной человека. Современные биологи считают, что никакой заданной цели у эволюции нет. Само появление на Земле Homo sapiens — событие заранее не запрограммированное и, видимо, даже не ключевое. Вполне могло случиться так, что наш вид никогда бы не возник, но биосфера при этом развивалась как ни в чем не бывало. Вымирание человека разумного как вида выглядело бы трагедией с гуманистической точки зрения, но никак не с биосферной. Чем бы оно ни было вызвано — ядерной зимой или глобальной экологической катастрофой, — эволюция жизни на Земле на этом не прекратится. Даже в случае самых апокалиптических сценариев, предполагающих исчезновение вместе с людьми всех высокоразвитых организмов, на планете наверняка сохранятся микробы, которые смогут дать начало новому витку эволюции. И если выживет только один вид бактерий или архей, он вполне сгодится на роль нового LUCA. От такого LUCA 2.0 снова произойдут существа, напоминающие современных животных и растения. Они не будут точными копиями нынешних, но, адаптируясь к разнообразным экологическим нишам, станут эволюционировать в схожих направлениях. Сложнее предсказать, появится ли вновь на Земле разумный вид, но если такое уже случалось единожды, то вполне может произойти вновь.
Геккелевское антропоцентрическое представление об эволюции вполне соответствовало духу XIX столетия с его безоглядной верой в прогресс — верой, убитой в ходе Первой мировой войны. По словам весьма консервативного философа Юзефа Бохеньского, сущность этой веры состояла в следующем: «человек в основе своей — существо прогрессивное и как род все более совершенствующееся. Это проявляется во всем. В мировоззрении человек переходит от суеверий к науке. В науке он приобретает все более глубокие знания; с помощью техники во все большей степени овладевает миром; в сфере морали постоянно совершенствуется; в политике изобретает все более прогрессивные формы правления; в искусстве создает все более прекрасные произведения… А поскольку прогресс приводит к таким выдающимся успехам, то первым и священным долгом всякого нормального человека является служение ему, подчинение этому служению всего и вся»
[40].
Идея прогресса легла в основу многих политических учений, созданных в то же время, что и геккелевская филогенетика. Для Карла Маркса история рода людского предстает в виде серии последовательных «формаций», сменяющих друг друга на пути к уже известной цели — коммунистическому обществу. Достигнув ее, историческое развитие человечества, видимо, должно прекратиться, ведь коммунизм — это идеальное состояние социума, лучше которого ничего и помыслить невозможно. Такой же неуклонный прогресс философствующие биологи конца XIX в. обнаруживали и в природе, которой понадобились миллиарды лет, чтобы на планете возник вид Homo sapiens. Эта идея благополучно пережила все революции и мировые войны; еще лет 40 тому назад советский читатель мог встретить в научно-популярных книгах точно такое же по духу эволюционное древо с человеком разумным как вершиной и венцом всего (рис. 2.5). Обратите внимание, что эта грубая схема не только антропо-, но и животноцентрична. Хотя на рисунке показано развитие организмов на Земле, из схемы напрочь выпали все до единого прокариоты, а растения (куда, надо понимать, автор рисунка поместил и грибы) занимают очень скромное место в правом нижнем углу… В последующих главах у нас будет возможность познакомиться со взглядами современных филогенетиков и убедиться в том, что подобный «животноцентризм» крайне далек от реальности.
