Глава 9. В садах земных наслаждений
В желтой жаркой Африке,
В центральной ее части,
Как-то вдруг, вне графика,
Случилося несчастье.
Слон сказал, не разобрав:
«Видно, быть потопу!..»
В общем, так: один Жираф
Влюбился в Антилопу.
Владимир Высоцкий. Песня ни про что, или Что случилось в Африке
Хорошо известные всем нам генеалогические древа, о которых столько уже сказано в предыдущих главах, обладают одной интересной особенностью: их можно ориентировать как от предка к потомку, так и в противоположном направлении. Всякому было бы лестно вести свой род от древнего и знаменитого пращура — Геракла, Александра Македонского, Рюрика или, на худой конец, от всеобщего прародителя LUCА, но ведь можно поставить в «корень» эволюционного древа себя самого и прослеживать генеалогию из настоящего в прошлое. У каждого из нас были родители, отец и мать. Каждый из них имел пару собственных родителей. Если перевести этот бытовой факт на язык чисел, то с каждым поколением назад число наших непосредственных предков удваивается. Один отец и одна мать, но две бабушки и два дедушки, четыре прабабушки и четыре прадедушки, и так «вверх, до самых высот». Наглядный пример геометрической прогрессии. Совсем несложно подсчитать таким образом, что десять поколений назад каждый из нас имел 1024 непосредственных предка. Большинство из них были незнакомы между собой, да и из нас, нынешних, редко кто способен проследить свою генеалогию так далеко. Считается, что смена поколений происходит в среднем раз в 25 лет. В нынешние времена, когда люди не очень-то склонны рано обзаводиться потомством, она происходит, наверное, медленнее, но для большей части истории человечества такая оценка выглядит реалистично. В былые столетия люди и к размножению приступали раньше, и жили меньше… Выходит, что 1024 ваших прямых предка жили примерно в 1770 г., в самый расцвет славного царствования Екатерины Великой. Когда я задумываюсь об этом, мне страшно хочется узнать, как выглядели мои 1024 пращура, как их звали, где они жили, чем занимались. Но, увы, я ничего не знаю ни об одном из этих людей. Историческая память коротка, архивы, как государственные, так и семейные, теряются и гибнут в бурных событиях войн и революций. Нужны специальные изыскания, чтобы восстановить летопись собственного рода, да и то они часто обречены на провал, если предки ваши крестьянствовали (как мой прапрадед Андрей Мордвинов, житель деревни Чикаши Пермской губернии) и не оставляли заметного следа в событиях государственного масштаба. О большинстве таких людей мы знаем только по записям церковных метрических книг: родился, был окрещен, венчался с рабой божьей такой-то и в уготованный ему срок «волею божьей помре». Всю биографию можно поместить в две-три строки.
Но речь в этой главе пойдет все же не о семейных родословных. Давайте продолжим подсчет числа наших непосредственных прародителей. В «минус пятнадцатом» поколении у каждого из нас их должно было быть 32 768, а в «минус двадцатом» — 2 097 152. Для пущей наглядности произнесите эту цифру вслух: два миллиона девяносто семь тысяч сто пятьдесят два. Двадцать поколений назад — это, по нашему счету, 500 лет назад, 1520 г., эпоха великого князя Василия III. Два миллиона человек в те годы — число фантастическое. Население было куда меньше нынешнего, да еще из этого количества надо вычесть немалую долю тех, кто скончался в малолетстве или подростковом возрасте и не оставил потомства. Стало быть, из ныне живущих в нашей стране людей очень многие связаны непосредственным родством, хотя и совсем далеким, средневековым. Так что, когда вы прогуливаетесь по Арбату или по Невскому проспекту погожим летним днем, в окружающей вас толпе обязательно отыщется некоторое число ваших отдаленных, но несомненных родственников. Это означает также, что любая генеалогия, любое конкретное родословное древо — всегда абстракция, произвольно выделенная цепочка браков и рождений. В реальности все отдельные семейные генеалогии очень сильно переплетены между собой за счет брачных союзов между представителями разных родов. Общая людская генеалогия — это не «сад расходящихся тропок», а заросли густого кустарника, в котором ветви соседних растений так плотно сплелись между собой, что пробраться сквозь них невозможно без помощи топора или мачете.
Но если такое свойственно людским родословным, то не ожидать ли чего-то подобного от родословной животного мира в целом? Может быть, и здесь отдельные генеалогические ветви так переплелись, что никакого «древа», как его изображали Геккель и его последователи, вовсе не существует?
С точки зрения классического дарвинизма это маловероятно, ведь магистральный путь эволюционного развития — дивергенция, расхождение молекулярных и морфологических признаков потомков в разные стороны, прочь от начальной точки, в которой находится их общий предок. Так же считал и Вилли Хенниг, разрабатывая свою программу филогенетической систематики. Идея эволюционного древа всегда привлекала своей простотой и предсказуемостью, а также тем, что на ее основе легко рисовать красивые дендрограммы, наглядно показывающие, кто кому близкий родственник и кто — седьмая вода на киселе.
Реальность и в этом случае оказалась куда более замысловатой. Сейчас мы знаем, что эволюция не всегда идет дивергентным путем; дивергенция — важный, возможно основной, но не единственный способ развития. Это стало понятно сразу же после открытия биологической природы лишайников — тех самых организмов, что возникают как симбиоз гриба и водоросли. Торжество идей Линн Маргулис сделало симбиогенез вполне респектабельным, в глазах биологов-эволюционистов, процессом. Но это все микроорганизмы или растения, к тому же так называемые низшие. А что происходит у животных?
Этот вопрос в первую очередь адресован генетикам. У животных передача признаков от поколения к поколению основана на наследовании генетической информации. Родительские особи передают своим потомкам плотно упакованный в хромосомах генетический текст, в соответствии с которым будет строиться организм их отпрысков. В «классической» филогении это происходит «вертикально», вдоль ствола генеалогического древа, в направлении от предка к потомкам. Но вполне возможен и «горизонтальный» путь передачи генов. Так на научном языке называют случаи, когда генетический текст передается от одного организма другому, не являющемуся его потомком (рис. 9.1). Чаще всего это происходит в результате межвидовой гибридизации, но бывают примеры и куда более экзотичные, о чем мы тоже поговорим. Но начнем с гибридов.
Еще древние прекрасно знали о том, что разные виды животных могут порой скрещиваться между собой, и иногда в результате даже что-то рождается. Мифология всех народов полна рассказов о существах, возникших от союзов очень несходных родителей и совмещающих в себе черты их обоих. Химеры. Гиппогрифы. Кентавры и ихтиокентавры. Ехидна. Все это порождения одной только древнегреческой фантазии, лучше всего нам известной. Сколько же таких невероятных созданий можно найти, если изучить мифы и легенды всех стран и континентов! Скорее всего, мысль о возможности подобных скрещиваний возникла не на пустом месте, а из реальной человеческой практики. С давних времен в хозяйстве использовались мулы, рождавшиеся от скрещивания осла и кобылы. Полезнейшее животное, столь же сильное, как лошадь, и столь же выносливое и неприхотливое, как осел. Одна беда — мулы бесплодны, так что каждый раз приходится заново случать ослов и кобылиц. То же самое характерно и для большинства гибридов, встречающихся в природе. Как правило, межвидовое скрещивание либо совсем не дает потомства, либо это потомство уродливо и нежизнеспособно, либо не способно к продолжению рода. Почему это так? Ответ можно найти, используя принцип дивергенции. Чем дальше ушли разные виды от своего общего предка, тем менее сходны они в генетическом отношении. Даже виды, во всех отношениях весьма близкие, могут иметь разное число хромосом (у человека в диплоидном наборе 46 хромосом, а у его самого близкого родственника из числа ныне живущих, шимпанзе, 48), что создаст большие проблемы при мейозе (делении половых клеток) у гибридных особей.
