У всех нас есть части тела, эмоции и восприятия, которые перечислил Нагасена, но он утверждал, что они не дают в сумме целостное, неотъемлемое «я». Таким образом, возможно функционировать как простое «я», лишенное ложных представлений о самости и свободное от ошибочных взглядов – особенно от ошибочного мнения, что совокупность частей составляет что-то настоящее и независимое, не зависящее от обстоятельств. Мы сами делаем себя жертвами ложных идентичностей. Когда мы ошибочно принимаем все кусочки за сущностное, неизменное «я», тогда мы передаем бразды правления эго. Но мы можем заставить его работать от нашего имени здоровым, конструктивным образом. Простое «я» функционирует без привязанности; оно не старается манипулировать миром ради собственного удовлетворения.
Мы стремимся к освобождению, проистекающему из распознавания «я», не ограниченного цеплянием и, таким образом, способного постигнуть свое изначальное состояние. Тогда почему я оказался в этом путешествии и к чему стремлюсь? Прямо сейчас я пытаюсь отказаться от иллюзорных шапок, которые ношу на иллюзорной голове и которые живут внутри этого ума, искажаемого заблуждением и запутанного ошибочным восприятием. Шапки, которые никогда не существовали, все они – ложные идентичности, созданные умом ложной идентичности, поддерживаемой вымышленным «я», укрепленным искаженными восприятиями, которые поддерживаются привычкой… И поскольку они не настоящие, они могут проходить, и я не застреваю и не застряну в них. Я брошу их в костер. Я швырну свернутую веревку этих идентичностей в пламя. А потом? Обращусь ли я в пепел, стану «просто Мингьюром Ринпоче»? Или я просто стану трупом – живым или мертвым? Быть живым и не пробудиться к истине о пустотности – все равно что присоединиться к ходячим мертвецам.
Я лежал на койке – уже не веревка, еще не пепел, но что-то между ними.
Глава 12
День на гхатах
В свой третий день в Варанаси я вышел из вокзальной комнаты отдыха и отправился на гхаты, где сжигали мертвецов, в восьми километрах от вокзала. Каждый гхат – это ряд высоких вырезанных в камне ступеней, которые спускаются к Гангу. В Варанаси их больше восьмидесяти, и они образуют сакральное сердце индуизма.
Я шел по дороге вдоль реки ни быстро, ни медленно, но вскоре ощущение движения превратилось в расслабленную медитацию во время ходьбы. Я расширил осознавание, чтобы включить в него переживание движения. Я замечал ощущения в ногах и ступнях, когда они двигались, звук шаркающих стоп по пыльной дороге, цвета и сильные запахи. Какое-то время я обращал внимание на эти впечатления и позволял осознаванию двигаться вместе с ними. Спустя пару минут оно расширилось еще больше и стало включать мысли и впечатления, которые проносились через мой ум. Мысли не обязательно служат помехой для практики; благодаря осознаванию их точно так же можно использовать в качестве опоры для медитации, как и дыхание. Я раскрыл ум и позволил всем переживаниям течь сквозь него так же, как облака разных форм и размеров движутся по небу.
Я вспоминал свой последний визит на гхаты, и движение тела – как я поднимаю, двигаю и ставлю одну ступню перед другой – сопровождало движение мыслей. Несколько лет назад я приехал сюда со свитой монахов и пятнадцатью – двадцатью учениками. Мы остановились в четырехзвездочном отеле в Старом городе. (Поднимаю, двигаю, опускаю.) В первое же утро у нас была запланирована поездка на лодке вдоль Ганга. Я вошел в лобби отеля, монахи и ученики приветствовали меня улыбками и сложенными у груди руками, а заодно и поклоном, некоторые поднесли белые церемониальные шарфы. (Поднимаю, двигаю, опускаю.) Я сел в лимузин, и меня отвезли к реке, где нас уже ждала большая лодка. Вышитая ткань и подушки украшали деревянное сиденье, предназначенное для меня. (Поднимаю, двигаю, опускаю.) Гребец вывел лодку далеко от берега, солнце окрасило известняковые ступени розовым, и люди стали собираться на берегу для утренних омовений. (Поднимаю, двигаю, опускаю.) Мы купили гирлянды из цветов календулы и бросили их в реку как подношение для тех, кто только что умер, а также поднесли зажженные свечи на пальмовых листьях, запустив их в воду.
Паломники приезжают издалека, чтобы искупаться в этом месте Ганга. Они приходят, чтобы очистить свои души (поднимаю, двигаю, опускаю) и освободиться от круговорота сансары. Смерть в Варанаси считается благословением, и гостиницы заполнены набожными индуистами, которые стекаются сюда, чтобы умереть и быть кремированными на берегу реки. Семьи, у которых есть такая возможность, привозят сюда усопших и кладут их тела на погребальные костры, чтобы пепел унесло в священные воды. В воздухе висит запах благовоний и горелой плоти. Мы вернулись в отель и сели за длинный стол в пышном саду, где официанты в тюрбанах подносили нам блюда со свежими фруктами, йогуртом, круассанами и латте. (Поднимаю, двигаю, опускаю.) Сейчас я заметил, что прошла всего лишь пара дней, как я покинул Тергар, но это воспоминание, казалось, принадлежит уже другим временам. Потом я подумал об одном из своих любимых учителей, Ньошуле Кхене Ринпоче. Никто никогда не ходил по этой земле с большей легкостью, чем он. Он двигался с грацией фигуриста. Казалось, его ступни не поднимаются и опускаются, а скользят. Из всех моих коренных учителей только он жил на улице как садху. Он был скромного происхождения и едва не погиб во время бегства из Тибета; он знал голод и просил подаяние. Титул кхен означает продвинутого практика, который также обладает глубоким знанием традиционных текстов. Поскольку его не распознали как тулку, реинкарнацию мастера, Ньошул Ринпоче не унаследовал обязанностей из прошлого, и у него было меньше формальных обязательств, чем у других именитых лам.
Я знал, что Кхен Ринпоче был особенно дорог моему отцу. Он никогда не говорил об этом, но простое упоминание Ньошула Кхена Ринпоче так явно наполняло его счастьем, при звуке этого имени на лице отца всегда появлялась самая радостная улыбка. Я встретил Кхена Ринпоче в 1991 году, когда мне было семнадцать лет. У меня был перерыв между первым трехлетним ретритом и следующим, и меня пригласили в Бутан на церемонию кремации великого мастера тибетского буддизма Дилго Кхьенце Ринпоче. Поскольку Кхен Ринпоче жил в Бутане, я встретился с ним. В тот раз я упомянул о своем желании учиться у него, но в итоге это случилось гораздо позже. Он жил на улицах задолго до того, как я стал его учеником, но я вырос, слушая истории о том, как Кхен Ринпоче решил стать нищим.
Как-то в конце 1960-х годов Шестнадцатый Кармапа, глава школы карма кагью тибетского буддизма, и Кхен Ринпоче были приглашены на конференцию в Дели, где собрались высокие ламы и представители монастырей. Целью встречи было обсуждение судьбы Тибета и тибетской общины в изгнании. Когда они столкнулись, Кармапа посмотрел на Кхена Ринпоче с большой любовью и сказал немного поддразнивающим тоном: «Вы кхенпо. Вам не стоит заниматься политикой». Ньошул Ринпоче принял это близко к сердцу. Вскоре после этого один монастырь попросил его стать личным наставником одного из их тулку. Кхен Ринпоче согласился. Тулку, которому было около двадцати лет, нужно было поехать в Калькутту, и он попросил Ньошула Кхена сопровождать его. Молодой человек забронировал номер в пятизвездочном отеле. Два или три дня спустя он сказал, что у него есть дела в городе. «Вы оставайтесь здесь, – сказал он своему наставнику, – а я приду через пару часов». Но так и не вернулся. У Кхена Ринпоче не было денег, а счет за проживание уже был весьма впечатляющим. Еще день или два спустя он объяснил ситуацию менеджеру отеля. Тот был в ярости, но в конце концов сказал: «Ты можешь мыть посуду и так отрабатывать долг».
