Но обычно, как это произошло со мной, на первом этапе ясность намерений частично утрачивается. Я все еще ясно осознавал их, но из-за необходимости совершать усилия, чтобы понять, как купить чай и билеты, они больше не являлись приоритетом. Когда я планировал этот ретрит, то рассчитывал умереть для прошлой жизни за одну ночь. Это было наивно. Мне не казалось, что я живу в темноте, как гриб, но я и не присутствовал полностью ни в старой жизни, ни в новой. Я стараюсь все отпустить. Мне кажется, что я медленно, шаг за шагом осваиваюсь в своей новой форме. Я понимаю это. Я работаю над этим. Но я не стараюсь оттолкнуть свое старое «я». Все меняется. Пусть так. Пусть все проходит.
Второй этап в рамках бардо этой жизни отмечен возможностью, которая отражала мои собственные перспективы. Формирование моей идентичности как странствующего йогина было в процессе; еще ничто не утвердилось полностью, но эта неопределенность воодушевляла. Период неустроенности, который характеризует этот этап – как это было и в моей нынешней ситуации, – может быть бурным или спокойным, в нем могут быть взлеты и падения, но энтузиазм не угасает, и неопределенность не гасит оптимизм. Все находится в движении, все колеблется; ничто еще не отвердело, и атмосфера напоминает сон.
Первый этап похож на умирание в конце нашей жизни или в завершении дня, когда мы засыпаем. Сама ситуация подталкивает нас к тому, чтобы все отпустить. И на следующем этапе мы вступаем в фантастический ландшафт, где переживаем зыбкость форм. Это соответствует бардо дхарматы, которое следует за умиранием. Но происходит ли этот этап до или после нашей смерти, он все равно не длится вечно. Постепенно прозрачность этих зыбких форм уменьшается, и текучая атмосфера становится более статичной. Структура обретает жесткость, и возможности сокращаются. Мне казалось, я все еще нахожусь в состоянии сна, словно парю, а не ступаю ногами по земле. Мой ум знал, что я покинул Тергар и нахожусь в Кушинагаре и что я начал странствующий ретрит. Но мое тело все еще не чувствовало, что это переходное состояние и есть мой дом.
На третьем этапе полупрозрачные формы начинают напоминать наши прежние тела из плоти и крови, и прошлые склонности усиливаются. Мы оказываемся во власти повторения даже тех занятий, которые нам не нравятся и которые мы не уважаем. Маленькая ложь во спасение, призванная уладить отношения, может превратиться в обман и нечестность. В этом случае нам обычно кажется, что мы попали в ловушку. Вес кармических склонностей кажется таким же неподъемным, как скала, и мы утрачиваем доступ к искусным методам, которые могли бы освободить нас от того мира, в котором мы застряли. На самом деле, мы застряли не более, чем человек, которому сказали, что его завтра будет таким же, как сегодня, если он не пробудится. Но мы ощущаем такую беспомощность, что убеждаем себя: ничего нельзя сделать, выхода нет, мы обречены вращаться в сансаре. Но важно то, что, хотя на этом этапе и сложнее повлиять на перемены, чем на предыдущих двух, это все равно возможно.
Пожилым людям особенно непросто поверить в то, что можно изменить десятилетия укорененных шаблонов. Общественные нормы, как правило, поддерживают их в этом заблуждении. Но сейчас неврологи открыли то, что они называют нейропластичностью, – способность мозга меняться и реагировать на новые переживания в течение всей жизни. Эта информация может оказаться невероятно полезной, потому что, если мы не верим в возможность перемен, то, конечно же, не будем и пытаться.
В годы, которые предшествовали этому ретриту, мне казалось, что я отчасти застрял на месте. Я любил свои монастыри и учеников, и ничто не приносило мне большей радости, чем возможность делиться Дхармой. Но мне стало казаться, что я задыхаюсь в роли тулку, учителя, ринпоче и настоятеля. Я стал сопротивляться ограничениям моей оторванной от реальности жизни. Несмотря на то что я проводил шесть месяцев в году, путешествуя по миру и все время оказываясь в новых местах, люди везде обращались ко мне с одинаковым уважением и почтением. Я начал испытывать легкое беспокойство и желание выйти за пределы заведенного порядка.
Мне повезло в том, что благодаря своему обучению я знал: перемены всегда возможны. Чувство, что мы застряли в ловушке, – это нами же выдуманная история. У нас есть внутренняя способность освободиться от этих парализующих нас самоопределений. Мы действительно меняемся каждую секунду, как и все в видимом и невидимом мирах. От пятидесяти до семидесяти миллиардов клеток умирают в нашем теле каждый день, что позволяет появиться миллиардам новых. Жизнь разворачивается в океане смерти. Без смерти нет жизни.
Если мы пробудимся к этой реальности, то сможем активно управлять тем, что будет дальше, а не просто пассивно соглашаться с ложными заключениями о том, что считаем неизбежным. Это похоже на бардо становления. Пробудившись на этом этапе, мы сможем решить, каким будет наш следующий день или перерождение следующей жизни. На вокзале в Варанаси я принял свою привязанность к ролям и прошлым идентичностям. Я не мог их отпустить. Но я не сдался и, даже сидя на каменном полу, работал над этим. Я не думал, что моя жизнь йогина станет жесткой и однообразной, но знал, что при отсутствии бдительности все может случиться.
В тот день я не обедал и не возвращался в гостиницу до вечера. Во второй половине дня прежде синее небо стало мрачным и унылым, поднялся ветер. Я наслаждался прохладой, которую он нес, а потом на землю упали капли дождя, тяжелые, как град. Сначала дерево, под которым я сидел, укрывало меня, его крона почти не пропускала воду, но вскоре листья уже перестали выдерживать вес капель и дождь пролился на меня, как из ведра. Я схватил свою накидку и побежал к общественному туалету. Там никого не было, и я стоял неподвижно, продолжая медитировать.
Я намеревался пребывать в открытом осознавании – осознавать все, что происходит, и покоиться в этом. Я осознавал звук сильного дождя, звук ветра, ощущение сырости, неприятный запах и то, что я стою. Я не хватался за ощущения. Не отталкивал их. Не терялся в них.
В поезде в Варанаси туалеты по-настоящему воняли, и я хотел оказаться подальше от них: зажать нос или купить билет в первый класс. Сейчас я мог распознавать: мне не нравится этот запах. Это нормально. Нет проблем. Он и не должен мне нравиться. Я просто должен принять его. Этот запах – еще одно облако. «Не приглашай его на чай», то есть – не следует раздувать вокруг него историю. Например, не надо жаловаться на людей в поезде. Но и не надо отгонять это облако от себя: это только усилит беспокойство ума и заблокирует способность к осознаванию.
Когда дождь прекратился, я вышел из туалета и, покинув парк, пошел в гостиницу. По дороге туда я дал обет, что в ближайшие дни просто буду принимать дождь. Я больше не буду искать убежища в туалете.
На следующий день температура резко поднялась. Все мои усилия тем утром были направлены на то, чтобы не заснуть. Пот каплями стекал с макушки моей головы, пропитывая одежду. Очки постоянно запотевали. Казалось, влажность выжала из воздуха весь кислород. Жара поднималась с земли, создавая то, что выглядело как мираж в пустыне. В полдень я отправился в ресторан, где готовили вкусный дал, а потом спрятался в своей комнате с вентилятором. К трем часам я снова был в парке. Только я развернул верхнюю накидку, как пошел дождь. Это был муссонный ливень, когда небеса, кажется, всей тяжестью обрушиваются на землю. Я продолжал сидеть в роще. По моей голове барабанил дождь. По лицу струилась вода. Я чувствовал ее в ушах, и как она стекает с век, с подбородка на грудь и дальше под рубашку. Вода бежала с моей головы на плечи и струилась вниз по позвоночнику. Мокрая одежда прилипала к спине, и спина чесалась. За несколько минут я вымок до нитки. Дождь проливался на меня сверху, а сырость земли окутывала снизу. На ткани, натянутой на моих коленях, образовалась лужа. «Не от чего убегать, – сказал я себе, – нечего избегать, нечего любить или ненавидеть, нечего восхвалять или сожалеть. Мокрый, сухой; приятный запах, неприятный запах. Если я буду пребывать в состоянии осознавания, со мной все будет хорошо».
