Тренироваться в бардо значит знакомиться с процессом постоянного умирания. Я тренировался, но и близко не подошел к уровню своего отца и не вышел за пределы понимания своего друга-монаха. Я предполагал, мой друг имел в виду, что во время этой жизни – в бардо этой жизни – он познакомился со всеобъемлющим умом осознавания – умом, который не рождался и не может умереть, – а также обрел уверенность в том, что этот ум не исчезнет после смерти. Нас знакомили с этим воззрением во время нашего классического обучения. Но он еще не познал иллюзорное тело, в отличие от моего отца, и воспринимал свое тело концептуальным умом.
Когда мы принимаем тот факт, что умираем каждый день и что жизнь неотделима от смерти, тогда учения по бардо становятся для нас путеводителем по этой жизни. Каждая стадия служит бесценным руководством по тому, как проживать каждый день. Ничто в текстах по бардо не относится исключительно к физической смерти. Каждая трансформация на каждой стадии уже происходила много раз в этой жизни; применяя цикл бардо к нашей повседневной жизни, мы увидим, что все наши усилия пробудиться связаны с переменами, непостоянством, смертью и перерождением – главными ориентирами на карте бардо.
Медитация в рамках монастырской программы образования не была представлена как тренировка в бардо. То же относится и к упражнениям в непостоянстве и смерти, и к медитации на любящей доброте и сострадании. Но как только я изучил тексты по бардо, то понял, что вся моя тренировка была погружением в мудрость бардо. Например, главное наставление для бардо этой жизни – узнать свой ум, и самый эффективный способ достигнуть этого – медитация. Многие люди сегодня практикуют медитацию, никак не связывая ее с бардо. Но когда мы осваиваемся в воззрении бардо, мы инстинктивно воспринимаем медитацию как еще одно ежедневное переживание смерти. Преображение, которое происходит, когда мы позволяем концептуальному уму раствориться, а осознаванию проявиться, требует смерти цепляющегося ума. В формальной последовательности учений бардо смерти следует за бардо этой жизни. Но во многом оно, так же как и бардо становления, и есть бардо этой жизни.
Бардо этой жизни включает медитацию сна. Это значит, что вы сохраняете осознавание происходящего, когда ваши глаза закрываются, уши прекращают слышать, а дыхание замедляется. Продвинутые йогины, такие как Шестнадцатый Кармапа, могли покоиться в состоянии осознавания во время сна. Это нелегко. Но даже поддержание осознавания до того момента, когда мы выключаемся, приносит нам неизмеримую пользу. Хотя процесс засыпания – это бледное подобие смерти, во время него происходит такая же последовательность угасания чувств с соответствующими эффектами. Антенна чувств перестает снабжать сигналами интерпретирующий ум, соответственно, он тоже умирает для своей дневной роли в качестве источника нашего привычного ошибочного восприятия и условных реакций. Мы не знаем наверняка, что с нами произойдет, когда мы физически умрем. Но многое можно понять, обращая внимание на переживания, выходящие за пределы маленького, ограниченного эго-ума, – случаются ли эти моменты во время медитации, или во время спонтанных проблесков пустотности, или когда засыпаете. В мини-смерти ночного сна «я» больше не может поддерживать построения, которые позволяют ему выживать днем, и мы оказываемся в непредсказуемых пейзажах сновидений.
Сон – самая очевидная из множества ежедневных смертей. Но каждая из них может работать как портал, через который мы входим в мир умирания. Каждое такое переживание дает нам возможность познакомиться с тем, чего мы боимся больше всего на свете, и уменьшить свои страхи, подружившись с ними.
Когда небо потемнело, смесь оптимизма и отрицания серьезности моего состояния позволила мне собраться с силами для медитации сна.
Я начал с открытыми глазами.
Я направил ум на ощущение открытых глаз.
Когда они стали закрываться, я удерживал осознавание сонливости.
Или притупленности, усталости и изменения этих ощущений.
Я не старался контролировать глаза или вообще хоть что-нибудь. Не старался поддерживать бодрствующее состояние. Я просто покоился в осознавании всего, что происходит. Я был близок к тому, чтобы заснуть, но не беспокоился об этом и не пытался регулировать положение тела.
Я ощущал, как оно погружается, падает, становится тяжелым… проваливается в сон. Мои веки закрылись. Я осознавал ощущение.
Ночью я постоянно просыпался от болезненных спазмов. Каждый раз, с трудом добираясь до кустов, я спрашивал себя: неужели действительно приближалось бардо умирания? Я больше не мог удерживать эту мысль на расстоянии. Я был в беде. Я не мог оставаться в сознании, когда переходил ко сну. Я пытался выполнять медитацию сна сидя, накрыв голову накидкой, а потом снова лег. Образы из сновидений проплывали мимо, но я не мог запомнить их. Я не мог распознать ни один из разрывов, ни один из промежуточных моментов между сознанием и беспамятством, которые возникают, когда мы засыпаем, или между циклами дыхания, или между мыслями. Мой ум плыл. Я пил воду, но хотел есть.
Глава 25
Умение отдавать
Некоторые люди живут с таким страхом смерти, что отрицают самую возможность умереть, и потому не могут переживать повседневные события – например, засыпание – как своего рода смерть. Я вырос другим. В моем детстве смерть обсуждали часто и открыто. Она была частью моей практики. Смерть и непостоянство, смерть и непостоянство – вот мантра моего обучения. Но все же, когда я представлял себе этот ретрит и планировал его, мне не приходило в голову, что я могу заболеть или умереть. Только сейчас, столкнувшись с болезнью, я смог оглянуться и осознать ограниченность своего понимания. Только тогда я подумал: «Вот почему мастера от удивления качают головой, поражаясь тому, что смерть может оказаться внезапной для кого-то, молодого или старого, хотя истина находится у нас под носом».
Сотрясаемый острыми спазмами желудка, рвотой и диареей, донимаемый комарами и находясь практически без сил от сильного обезвоживания организма, я не заметил, как мир в очередной раз засиял и преобразился с восходом солнца. У меня началась лихорадка, и я чувствовал, как мой лоб излучает жар. Это был четвертый день болезни, и я решил, что пришла пора вспомнить наставления для умирания.
Если я умираю, то, как и многие другие, испытаю физическую боль. Я не могу изменить естественное страдание болезни. Вот почему этот вид страдания не стал главной темой ни учений Будды, ни текстов по бардо. В этом бардо боль, скорее, относится к травме, вызванной нежеланием покидать то, что мы знаем, и к болезненным переживаниям от расставания со своими самыми глубокими привязанностями. Мы страстно желаем остаться в своем теле, которое поддерживало нас и служило нам; с людьми, которых мы любим и которые любят нас; в доме, который был нашим прибежищем. Человек или ситуация дороги нашему сердцу, и нам невыносимо больно терять эту связь. Возможно, мы не сможем облегчить боль в теле, но определенно способны работать со страданием, которое может омрачить наш ум в конце жизни.
Если мы не хотим, чтобы привязанности обременяли нас, в финальном переходе нельзя попусту тратить время. Вместо того чтобы бороться с естественным ходом вещей, мы можем расслабиться и все отпустить. Есть специальная практика, которая помогает нам научиться этому – подношение мандалы. Вовсе не обязательно знать тибетский контекст или ритуал, чтобы эта практика работала. Самое главное – это осознать свои привязанности и освободить себя от укоренившихся шаблонов. Это позволит нам более полно присутствовать в настоящем моменте и продолжать путешествие с меньшим количеством эмоционального багажа.
