Что происходит со мной, когда я лежу, привалившись к внешней стене ступы кремации? Я уверен: осознавание не умирает. И да, моя тренировка достаточно сильна, чтобы распознать ясность и пребывать в осознавании. Я целиком полагался на свою тренировку ума. Со мной все будет хорошо. А потом снова возвращался страх, проникая в каждую мысль, определяя каждый образ, предсказывая мою судьбу. Я больше не заблуждался относительно своего состояния. Я умирал, колеблясь между страхом и уверенностью. Образы матери и других членов семьи, друзей, учеников проносились мимо меня – беспорядочные и искаженные, как рваный фотоальбом. Бодхгая, Наги Гомпа, Нубри с летними цветами, бабушка, умерший отец, любимые мастера… Я хотел, чтобы все они сейчас были со мной, направляли и утешали меня. Я хотел ухватиться за них и закричать: «Пожалуйста, останьтесь со мной…», но они уплывали прочь, как призраки.
«Вот как все будет в бардо становления, – подумал я. – Ты крутишься вокруг своих друзей и членов семьи, пытаешься говорить с ними, общаться с ними, но они не видят тебя. Ты еще не понял, что умер, и не понимаешь, почему твои близкие не реагируют на твои призывы. В каком состоянии мое тело находится сейчас, когда болезнь почти уничтожила меня? Может быть, я даже более мертв, чем они. Может быть, поэтому они не слышат меня.
Кто мертв и кто жив… и что мне делать?»
В ошеломляющей паузе замешательство сконцентрировалось в одной точке. Я вдруг вспомнил, что знаю наизусть телефон одного монастыря в Непале и одного в Индии. Телефонный звонок за счет вызываемого абонента мог бы запустить спасательную операцию. Я мог бы попросить одного из смотрителей индуистского храма на другой стороне ступы сделать звонок. Ведь сейчас каждый носит с собой сотовый телефон.
Как чудесно, что можно принять такое решение. Сразу же исступленная гонка воспоминаний и видений, страхов и желаний слилась в один единственный вопрос. Звонить или нет? Это было бы так просто. Вскоре я стал спрашивать себя, что означал бы мой звонок – поражение или принятие? Но кто потерпит поражение, и кто что примет? Кто умрет или выживет? Все снова начало вращаться на большой скорости, мысли скакали с одного на другое, никуда не вели, крутились в нерешительности. Первоначальное облегчение уступило место взбудораженности, вызванной необходимостью выбрать между двумя решениями.
Возможно, как тот молодой монах не мог оторвать глаз от монеты, так и я не могу отпустить свое прошлое. Но мои привязанности были положительными: обучение медитации и забота о подрастающих монахах. Родственник моего отца, увидев монету, боролся с жадностью и богатством. Есть ли разница? Для того, чтобы стремиться к такому уму, какой был у Патрула Ринпоче, нужно оставить все привязанности. Я еще раз вспомнил ту историю, задаваясь вопросом, мог ли мой отец иметь в виду отсечение привязанности к моей фактической жизни – к этому телу.
Я не мог решить, что делать, и эта неуверенность зрела, как шторм, облака становились все более темными и зловещими. Я не хочу умирать. Да, я тренировался ценить все, что возникает – хорошее, плохое или нейтральное, – это лучшая практика. Но мой обет спасать всех существ относится и ко мне самому. Если я попытаюсь спасти эту жизнь, значит ли это, что я убегаю от принятия? Но о какой жизни я говорю – этом грубом физическом теле, которое однажды должно умереть? Это ли значит спасать всех существ? Наверное, нет, ведь мы не медицинские работники; мы хотим спасать физические жизни, чтобы существа могли распознать свою неотъемлемую мудрость и познать бессмертную реальность нерожденного осознавания. Это обет бодхисаттвы: спасать всех существ от неведения, заблуждения и ошибочного представления о том, что причины страдания – внешние явления, и приводить их к постижению их собственной мудрости. Вот что я смогу делать, если продолжу жить. Но тексты по бардо говорят, что нет лучшей возможности для абсолютного распознавания просветленного ума, чем умирание. Как же я могу повернуться к ней спиной? Если я даже пропущу первую возможность просветления в момент умирания, у меня есть второй шанс в бардо дхарматы…
Дхармату иногда называют таковостью, или реальностью. В рамках этой жизни смерть маленького «я» пробуждает нас к таковости этой жизни, к явлениям и объектам как они есть: неосновательным, непостоянным и взаимозависимым. Мы перерождаемся в таковости со смертью цепляющегося ума. В бардо дхарматы мы вступаем в реальность после того, как физически умираем.
В самом конце процесса умирания мы проходим через переживание абсолютной сияющей пустотности. Не распознав ее, мы оказываемся в бардо дхарматы. Физической формы больше нет, и мы продолжаем существовать как ментальное тело, которым мы обладаем в наших снах. Сознание ментального тела несет в себе кармические семена. Они не сливаются с сознанием, но сопутствуют ему. Что еще продолжается, так это наше недавнее переживание соединения всеобъемлющей пустотности со всеобъемлющей пустотностью. Даже если мы не распознали этот момент, он оставляет свой отпечаток. Мы только что оставили физическое тело и воспарили к пиковому переживанию абсолютного, нематериального, полностью обнаженного осознавания, чистых, безоблачных небес. В этом состоянии мы входим в бардо дхарматы. Но вступление в него также запускает обратный процесс, и начинается наша трансформация из абсолютной нематериальности в форму.
Восприятие расплывчатых форм и бледных цветов в бардо дхарматы – первый признак того, что эта форма снова начинает обретать очертания. Мы только что появились из состояния чистого сознания, проекций и концепций пока еще не существует. Постепенно, по мере того как заново формируется наше переживание себя, мы начинаем двигаться в сторону будущего тела из плоти и крови. Если мы не пробудимся и не выберем направление, то обнаружим себя в концептуальном уме с теми же склонностями, что вели нас в этой жизни.
Мой отец и Селдже Ринпоче смотрели на умирание с оптимизмом. Его Святейшество Далай-лама говорил о том, что с нетерпением ждет возможностей, которые дарит смерть. Но я слишком молод, чтобы умирать… Я еще не завершил свою миссию учителя… Моя мать жива. Все мои старшие братья живы. Моя смерть будет неуместна. Даже Будда согласился бы с этим. Именно так он отреагировал, когда молодой человек привел его к постели умирающей бабушки.
Этот юноша прибежал в рощу, где странствующий Будда и его последователи разбили лагерь. У него сбилось дыхание, а лицо выражало сильное беспокойство. Он умолял Будду пойти с ним в близлежащую деревню, потому что там умирал член его семьи. Будда оставил все свои дела и пошел с молодым человеком. Они вошли в дом, где в центре комнаты на циновке лежала пожилая женщина, окруженная любящими детьми и внуками. Кто-то держал ее за руку. К ее сухим губам подносили влажную ткань. Будда озадаченно посмотрел на юношу, словно спрашивая: «В чем проблема?» А тот повернулся к пожилой женщине, указывая: она умирает. Будда посмотрел на нее и сказал: «Это не проблема». Но эти слова не утешили бы мою мать.
К полудню эта неспособность принять решение стала сводить меня с ума. Я знал, что члены моей семьи, мои подопечные монахини и монахи, друзья по всему миру будут по мне скучать, им будет не хватать той пользы, которую может принести мое физическое тело. Да, я тренировался в осознавании и практиках бардо всю жизнь. Но я не знал, что они понадобятся мне так рано. Тем не менее я верил в свой собственный опыт, в слова отца и других учителей о том, что осознавание бессмертно, что оно никогда не умрет, что я никогда не умру. Продолжая болеть, я обретал все больше веры в свою способность распознать истинную природу.
