За воротами люди выстроились в очередь, чтобы попасть в больницу. В основном это были пожилые босые мужчины. Я хотел, чтобы они вошли, потому что они этого хотели. Из-за своей скудной одежды, грязных волос и тощих тел они выглядели как нищие на вокзале в Варанаси, но теперь я не делал различия между собой и ними, между ними и мужчинами и женщинами в моей семье. Все мы вместе в этом мире грез, стремимся к счастью, ищем свои собственные пути для пробуждения.
Перед тем как я заболел, все незнакомое вызывало во мне легкую скованность. Я чувствовал себя обособленным от людей в поезде, от владельца гостиницы и от официантов в ресторане. Каждая встреча заставляла меня чувствовать себя так, словно я наталкиваюсь на стену. Теперь я с нетерпением ждал, когда выйду за ворота и окажусь на этой шумной, грязной дороге, буду бродить по улицам и горам и долинам этого мимолетного мира. Я с нетерпением ждал того момента, когда смогу помочь преходящим людям из иллюзорного мира, которые страдали, потому что не знали, что находятся во сне, и не знали, что освобождение заключается в распознавании сна. Я видел без всяких сомнений, что сияющая пустотность есть внутри каждого из нас. Когда мы говорим, ходим и думаем, мы находимся в этом состоянии, какими бы ни были наши тела – здоровыми или больными, богатыми или бедными. Но мы не распознаем это драгоценное сокровище, которым обладаем. На самом деле мы умираем все время, но наш ум не дает нам узнать это. Если мы не позволим себе умирать, мы не сможем переродиться. Я научился тому, что умирание – это перерождение. Смерть – это жизнь.
В холле я встретил мужчину из Непала. Он был счастлив поговорить с кем-нибудь на родном языке. Мы поговорили о родине, он был на костылях, мы оба – в потрепанных белых рубахах, скорее обнаженные, чем одетые. Он спросил, почему я здесь. Я ответил: «Я приехал медитировать, и у меня возникли проблемы с животом». Когда я вернулся к постели, сестра принесла мне напиток из растворимого молока. Он был невкусным, но я был счастлив получить его. Все утро мой ум оставался свежим и ясным.
В детстве я спрашивал своего отца и Селдже Ринпоче об этом слове – просветление, которое постоянно слышал. Я достаточно часто сидел на учениях, которые давал мой отец, чтобы вообразить, что просветление – это какое-то высшее состояние, сильно удаленное от того, в котором мы живем, так что многие мои вопросы касались физического местоположения. «Если я когда-нибудь достигну просветления, то где окажусь?»
Отец объяснял: «То, где ты находишься, где ты живешь, что ты видишь, что слышишь, больше не будет иметь большого значения».
Я настаивал и спрашивал, смогу ли я остаться здесь, в Наги Гомпе. «Как только ты распознаешь внутреннюю мудрость своего истинного ума будды, – сказал мне отец, – когда ты станешь одним со вселенной, ты будешь везде и нигде. Прямо сейчас ты используешь концептуальный ум, пытаясь выйти за его пределы. Это невозможно. Ты надел желтые очки и пытаешься увидеть все в белом цвете. Просветление – это реальность, у которой нет времени, нет местоположения, нет направления, нет цвета, нет формы. Ее нельзя познать таким образом. Не будь нетерпеливым».
Но я был нетерпелив. Разочарованный его ответом, я объяснил: «Если я распознаю, что мой ум и ум будды – одно и то же, и стану одним со всем, тогда я ничего не смогу сделать».
«Нет, – ответил отец, – когда ты станешь одним со всеми, ты сможешь делать все. Ты будешь способен на безграничную любовь и сострадание и сможешь проявляться в той форме, которая принесет пользу другим существам. Не забывай: твоя человеческая форма – прямо сейчас, вот такая, как есть – эхо просветления, материальное тело, отражающее пустотность».
В эту часть мне всегда было очень сложно поверить. Столько раз, сколько отец повторял, что каждый из нас – будда, я не мог понять, что каждый из нас значит и я тоже. Что бы отец сказал мне сейчас? Я мог быть везде, но не с ним – кроме тех способов, которыми я всегда буду с ним.
Сестра принесла чашку сладкого индийского чая с молоком. Другой врач, не тот, которого я видел вчера, подошел к моей кровати. Он тоже щупал мой живот и задавал много вопросов. По его словам, я быстро шел на поправку, и мое давление вернулось в норму. Я ответил, что хотел бы уйти. Врач объяснил, что я поступил в больницу скорее мертвым, чем живым, и что мой друг заплатил за две ночи и лучше придерживаться этого плана. Мне не хотелось этого делать, было любопытно – что там, снаружи, я хотел продолжить путешествие и найти свой путь. «Я хорошо чувствую себя и готов уйти», – сказал я доктору. Он ответил, что готов выписать меня при условии, что я приду на осмотр на следующей неделе. Я не сказал «да», не сказал «нет». Я так и не вернулся.
Когда я покинул Бодхгаю, у меня не было запасного плана. Это стало ясно в первые же пару минут, когда такси не приехало вовремя. Я не знал, что делать, и подумал, что разумно было бы иметь и план Б. Теперь, забрав свой рюкзак и попрощавшись с медсестрами, я не чувствовал никакой потребности в планах. Нет плана А, нет плана Б. Никаких путеводителей. Через пару недель я потерял визитку человека из Азии.
Болезнь прошла. Я почти умер, и это сделало меня свободным. Свободным для чего? Чтобы умирать снова и снова, свободным, чтобы жить, не боясь умирания. Не боясь жизни. Свободный умирать каждый день. Свободный жить без смущения. Я больше не буду прятаться в укрытиях, за панцирями и щитами, помощниками и монашескими одеждами. Я принимаю непостоянство смерти и жизни.
Я чувствовал себя как персонаж мультфильма, обладающий суперсилой, наделенный принятием, всеобъемлющим осознаванием, состраданием и пустотностью. Это были мои ресурсы, кров и еда, которые будут питать меня в ближайшие дни и годы. Сердце ширилось от любви, которую я никогда прежде не испытывал. Безграничная признательность, которая шла из центра моего существа, излучалась ко всем, кого я знал: к моей семье и учителям, которые воспитывали и наставляли меня, друзьям, тому человеку из Азии, врачам и медсестрам, к стене ступы кремации, которая поддерживала мою спину, к деревьям, которые укрывали меня своей тенью. Я чувствовал признательность к каждому облаку, каждому омрачению, страху и панической атаке за ту роль, которую они сыграли в моем стремлении к пониманию. Особую благодарность я испытывал к инфекции, которая благословила мое тело. Перед тобой, моя любимая болезнь – Гуру Безграничного Сострадания, я выполняю сто тысяч простираний тебе, которая прояснила мое понимание, которая открыла безграничную любовь, я подношу свою благодарность. Всегда.
Я был свободен играть в волнах, в бардо, не зная, ни где я проведу ночь, ни что я буду есть, ни куда пойду. Неопределенность больше не заставляла меня искать безопасности. Вместо этого я стремительно нырнул в незнакомый мир, чтобы объять его тайны и печали, чтобы любить любовь, чтобы она любила меня, чтобы жить с совершенной легкостью в моем новом доме. Теперь, когда я принял эту неопределенность, обочина дороги казалась столь же гостеприимной и безопасной, как и кровать в моей комнате в монастыре. Мое физическое тело спас тот мужчина из Азии, но решение вернуться в эту жизнь подарило мне бо́льшую уверенность, чем я когда-либо знал, и я дал обет использовать ее, чтобы проживать каждый момент как можно более полно и радостно. Я научился тому, что безусловная любовь к себе и всем существам возникает, когда мы открываемся естественному потоку перемен и приветствуем непрерывное возникновение новых идей, новых мыслей, новых приглашений. Если мы не блокируем ничего из того, что возникает у нас на пути, тогда нет границ нашим любви и состраданию.
