— Ты не должна ни с кем разговаривать, — замотал головой Ахмед.
— Ну уж с этим я сама разберусь!
— Я должен отвезти тебя домой.
— Я пешком дойду.
— Я должен…
— Послушай, — я уже давно так ни от кого не уставала, как сейчас устала от Ахмеда. — Тут никто ничего никому не должен. Ты уже выполнил свою миссию, сводил меня на пляж позагорать. Что ты еще от меня хочешь?
— Я хочу, чтобы ты шла домой.
— Да мы и так уже почти у дома. Ты что, собрался идти ко мне ночевать? А вдруг муж приедет? Застукает!
— Я не собирался идти к тебе ночевать, — наконец‑то смутился Ахмед. — Валид не просил меня о том, чтобы я остался у тебя на ночь. Ночуй одна.
— Вот и чудненько. Ты поезжай по своим делам, а я пошла домой.
— Если я буду нужен, звони.
— Непременно!
Выйдя из машины, я сделала вид, что застегиваю босоножки, а сама подождала, пока отъедет Ахмед, и бросилась к Клаве на шею так, будто она мне родная.
— Клава, привет! — громко закричала я.
— Ты что кричишь‑то? — отшатнулась от меня тучная Клава. — Прямо в ухо!
— Я так рада тебя видеть!
— И с чего это ты такая радостная?
— Знаешь, мне кажется, что мы с тобой тысячу лет знакомы. Ты второй русский человек, с которым я сегодня общаюсь.
— Да тут русских полно ходит, только успевай общаться, — небрежно бросила Клава.
— Да не со всеми же из них можно поговорить. Многие просто мимо проходят, спешат по своим делам. Я на русских только смотреть могу, можно даже сказать, любуюсь ими.
— Давно я не видела, чтобы так русским людям радовались. Приятно даже.
— Ты не представляешь, я смотрю на тебя и так радуюсь, так радуюсь!
— А ты местная, значит?
— Теперь уже местная.
— Тяжело тебе здесь, детка?
— Тяжело, — кивнула я и почему‑то почувствовала себя счастливой оттого, что я встретила такую простую русскую женщину, сибирячку Клаву.
— И как тебя в эту помойку занесло?
— Это все любовь окаянная.
— Ну ты даешь! А я бы здесь жить не смогла. Помойка — она и в Африке помойка. Грязь кругом, антисанитария страшная. У нас в Сибири воздух намного чище, лес шикарный. Единственный плюс — это то, что здесь есть море и мужиков бездомных много.
— Бездомных? — удивилась я.
— Я имела в виду — свободных. В Сибири такого нет. А здесь столько неженатых мужиков…
— В этом я с тобой полностью согласна.
— Сидят на улице в своих кафе‑шопах, курят да телевизор смотрят. Не могут найти себе применение, а у нас столько одиноких женщин в самом расцвете лет пропадает. А эти дурни так до старости и просидят. Послушай, если ты местная, то просвети, какого черта они целым скопом на улице телевизор смотрят? Что за удовольствие? Как, кстати, тебя зовут, ты так и не представилась.
— Валя.
— Понятно. Так что там насчет телевизора‑то?
— Здесь просто уровень жизни другой, — попыталась объяснить я. — Не у каждого дома есть телевизор. Вот мужики и собираются, кальян курят, общаются и телевизоры в уличных кафе смотрят.
— Надо же, просветила меня, а то ведь я и не знала. Так эти дурни и просидят в своих не кафе‑шопах, а в кафе‑жопах до старости! Я вот смотрю на них и думаю: как же их бабам‑то подфартило!
— Чем? Бабы‑то у них совсем забитые. Хоть все и говорят про свободу женщин на Востоке, но на самом деле никакой тут свободы нет. Мужчина в доме царь и бог.
— Да я не это имела в виду. Просто египтянкам повезло, что мужчин в их стране больше, чем женщин. Вот это выбор, вот это я понимаю! Этому не дала, этому не дала, а вот этого себе на ночь оставила.
— Да толку‑то! Им все равно больше, чем одного мужика, иметь нельзя.
— Зато у них есть среди кого выбирать, а у нас в России с этим напряженка. Мужиков — раз, два и обчелся. Мало того, что постоянно какой‑нибудь кризис случается, то энергетический, то экономический, так еще и мужчин мало. А ведь у нас на первом месте именно этот кризис должен стоять и никакой другой: кризис нехватки мужиков.
Когда Клава замолчала, я улыбнулась и не могла не спросить:
— А ты все‑таки к Хасану приехала?
— Да вот, караулю своего перца, — сразу призналась она.
— А где он?
— Сменщик говорит, что приболел, домой отпросился, а я думаю, может, он меня испугался.
— А чего ему тебя бояться‑то?
— Я ему сказала, что, как бы он ни сопротивлялся, я его все равно в Сибирь увезу. Со мной шутки плохи! Поедет, как декабрист, и никаких разговоров.
— А может, оно и к лучшему?
— Что к лучшему? — не поняла Клава.
— Ну то, что он испугался.
— Что ж хорошего‑то? Жениться на мне обещал. Да он много чего обещал, ты сама слышала.
— Мужики здесь все такие, они только обещать и умеют.
— Я у напарника спрашивала адрес моего перца, а он не дает. Говорит, что не знает, где Хасан живет. Разве такое может быть, чтобы два человека в одной лавке работали, а друг про друга ничего не знали?
— Не может, — покачала я головой.
— Значит, врет второй перец, — сразу сделала вывод Клава. — Может, просто стесняется.
— Что значит стесняется? — не сразу поняла я Клаву, потому что хорошо знала, что здешний народ особо стеснительным не назовешь.
— Может, мой перец в каком‑нибудь шалаше живет, спит на циновках. Я же понимаю, что здесь жизнь не сахар.
— И долго ты будешь здесь его караулить? — на всякий случай поинтересовалась я у Клавы.
— Сегодня постою еще немного да завтра еще приеду. Если узнаю, что он от меня прячется, из‑под земли достану и разнесу его лавку к чертовой матери.
Пока мы с Клавой тихо‑мирно беседовали, к нам то и дело подходили самые разнообразные арабы и делали такие комплименты, от которых у кого хочешь голова пойдет кругом.
— Видишь, сколько здесь такого добра: египтяне приставучие до ужаса! — сказала я.
— Да, — согласилась со мной Клава. — Я еще никогда так много симпатичных и говорливых мужиков не видела. Но я своего перца все равно ни на кого не променяю, он мне в душу запал. Хасан сказал мне то, что я десять лет хотела услышать. Только чем я его напугала, не могу понять. Видимо, он в Сибирь боится ехать — холодов испугался.
— Конечно, он же столько лет просидел под пальмой, а ты его сразу на мороз вывезти хочешь.
