Исчез лес, где провел свое детство Могусюмка.
Башлык тронул коня и поехал туда, где среди пеньков блестела вода. Могусюм помнил, как дед приводил его сюда охотиться. Старик из бревнышек избушку построил, должно что-то сохраниться. Могусюмка не поверил вчера Курбану, что могли вырубить один из самых дремучих урманов на Урале.
И вот нет его, от солнца скрыться негде. Палит и душит зной, как в Голодной степи.
Могусюм поехал дальше. Он оглянулся. Огромная береза стояла теперь к нему тенью и казалась черной в этот палящий солнечный день среди сосновых пней, которые блестели, как натертые серебряные монеты.
«Ах вот, вот это место! — узнал Могусюм. — Вон остров сохранился, отец плел там корчаги и рыбу ловил...
Ивы остались, корявые, старые, гнутся к зеленой темной гладкой воде.
Вот и заливчик. Инзер, Инзер-река! Любимое место наше! Но старой избенки и следа нет. Пепелища вокруг от костров. Тут жили лесорубы. Наверное, сломали и сожгли, когда уходили. Вот только кол березовый остался, столб, которым крыша в середине подпиралась.
Столб, столб, не думал я, что ты таким дорогим мне будешь, когда под крышей, тобой подпертой, спал я, и дедушкины сказки слушал, и мечтал, что большим вырасту и сам, как дедушка, в том урмане охотиться смогу!..»
Могусюмка слез с коня и подошел к столбу.
Подул ветерок. Но душно, душно здесь сегодня, так душно, что Кара-Батыр мокр, почернел еще гуще, блестит влажная шерсть. Саднит кожа у привычного к походам и тяготам Могусюмки. Муса отстал: он нашел мед в дупле, улей. На уставшем мерине приплелся Абкадыр. Конек у него совсем согнулся дугой. Но конек лихой, только вид невеселый, словно и коню печально. А ударит его Абкадыр пятками, приосанится, причмокнет, гикнет — и конь приободрится и такой бойкой рысцой пойдет по тропинке, что хоть на байгу.
— Нашел знакомое место? — спросил Абкадыр.
— Нашел! — ответил Могусюмка безразлично.
— Ну вот, видишь, а ты не верил, — обрадовался Абкадыр.
— Ну, поедем! — сказал Могусюм и вскочил в седло, не желая больше смотреть на печальную картину. — А как, Абкадыр, тебе не жаль этого леса? — спросил он, когда кони зарысили вровень.
— Когда сами зарабатываем, не жалко. А если чужие рубят, конечно, плохо. Ведь у нас всегда леса гибли. Сильно выгорали. Слыхал про пожар, который был на Бурзяне? Мой отец маленьким был и помнил. А теперь там опять хороший лес вырос. Ведь вон, гляди, и тут молодняк уже растет. Только надо пеньки выжигать после рубки.
— А где эти лесорубы? — спросил Могусюм.
— На Синюхе! — ответил Абкадыр. — Тут недалеко. Вон... — Он показал рукой на темную полосу вдали.
Дальше серел купол Яман-Таш.
А горячий, как бы нагретый раскаленными от солнца пеньками, ветер набирал силу, одинокая огромная береза закачалась вдруг и зашумела, огромные ветви ее заполоскались. Она волновалась над морем мертвых пеньков, как огромное черное знамя.
— Поедем на Синюху. Туда, где лес рубят. Лесорубы там сейчас живут?
— Нет, они теперь у реки рубят. А плохого им не сделаем? — с тревогой спросил Абкадыр.
— Нет...
Внизу река несла бревна. Ветви обрублены, блестят белые разрезы.
Могусюм уже давно заметил, что по Инзеру плывет лес. Богатство Урала уходило вниз по реке.
— А когда твой отец маленький был, русские тут были? — спросил Могусюм.
— Были! — отвечал Абкадыр. — Прадедушка наш продал тот лес, где теперь завод. Это наше место было.
— Не жалко было леса?
— Нет, он не обижался.
— Почему?
— Ты же знаешь, какая тут жизнь была! Тогда было не так, как теперь. Ведь ты подумай, какой тут был лес. И жили дедушка с братьями, и больше никого не было. И у них ничего не было, они только охотились. А вот приехали люди и привезли разные вещи. И люди стали строиться и делать железо.
Могусюмка когда-то расспрашивал об этом же своего деда. И дед и отец уверяли, что никто не обижался, очень довольны были, когда к ним пришли русские и поселились, охотно уступали землю, отдавали за бесценок.
— Никогда не думали, что будут потом теснить и обижать, — продолжал Абкадыр.
— И цены не знали на землю?
— Конечно, не знали. Тогда у нас не было железа, спичек, материи. Правду говорю, не вру, рады были... Потом были восстания и казни, сам знаешь... А может, ты тут задержишься? А мне надо домой. — Абкадыру не хотелось встречаться с лесорубами. — Ведь меня дело ждет.
Могусюмка не ответил. Абкадыр не решался больше беспокоить его и послушно ехал следом. С Могусюмкой страшновато, но покинуть его нехорошо.
Глава 11
ЛЕСОРУБЫ
Шагах в двухстах от речки, у слабого ручейка, из леса, крытого дерном, устроен шалаш. Здесь живут лесорубы. Могусюмка, Муса и Абкадыр подъехали тихо и спрыгнули с коней. Мужики, сидевшие у костра, увидели их сразу всех троих вместе с конями и вскочили встревоженно.
— Здорово! — серьезно, но мирно сказал Могусюм по-русски.
Лесорубы ответили ему. Их было только четверо, все с бородами и в лаптях.
— Лес рубите? — спросил Могусюмка, присаживаясь к костру.
— Рубим...
Лесорубы потеснились у костра, пригласили приехавших садиться.
— Много леса сегодня нарубили?
— Как же, много. Старались! — ответил молодой мужик, видимо, желая обрадовать гостей.
— А какое тебе-то счастье? — спросил пожилой коренастый мужик с бородой во всю грудь, с карими глазами.
— Конечно! Чего жалеть! — с притворным безразличием ответил Могусюмка, но бородач уловил насмешку.
Мужики заметили, что это не простой башкирин. Понемногу разговорились. Рабочие жаловались на низкие заработки. Потом пошли рассказывать разные побасенки и забавные случаи.
Могусюмке понравился коренастый, широкоплечий рабочий с сединой в бороде. Он сказал, что зовут его Петр, а фамилия Шкерин. Шкериных много было и на заводе, и в Николаевке, и даже у Гурьяна есть один братан Шкерин.
— Вот, ты говоришь, что много леса вырубил? — спросил его Могусюмка.
— Да, порядком...
— А чей это лес, знаешь?
— Как же. Знаю. Казенный! — молвил другой молодой мужик, в то время как старшие приумолкли.
— Нет, это лес наш!
— Чей же?
— Башкирский, — раздраженно сказал Муса, долговязый и худой, со скуластым небритым лицом и русыми усами.
— Да ведь разве ведомо, чей тут лес? — заговорил Петр Шкерин. — Это не наше дело!
— Нам как велят — мы рубим, — подтвердил другой бородач, маленький и курносый.
