Окрестные леса изобилуют зверьми, дичью, пчелами. Культамакцы охотничают, пашут, разводят скот. Зимой живут в бревенчатых домах, на лето перебираются в войлочные юрты, разбивая их тут же, поблизости. Могусюмка первейший неутомимый охотник. Урман — его клад, богатство. Верно люди говорят, что у него есть клад!
Изба Ирназара стоит на берегу реки. Под утесом стремится чистейший поток. Изба с двухскатной крышей.
Вместо обычных сходней старик приладил крылечко. По крыше над входом и на коньке укрепил черепа съеденных лошадей.
Могусюмку ждали, и вот нагрянул он с товарищами. В зимней избе Ирназара собрался табын — круг гостей.
Горит печь. Трещат, искрятся дрова. В полутьме на нарах, крытых яркими войлочными коврами, угощает Могусюма смуглолицая красавица Зейнап. Она делает все серьезно, старается выглядеть, как настоящая хозяйка. На лице выражение строгости. Только изредка, когда Могусюмка или дедушка Шамсутдин скажут что-нибудь очень смешное, она улыбнется по-детски, но тут же спохватится, обведет взором гостей, как бы опасаясь, что заметили её улыбку, опять станет построже, губы сложит бантиком, брови нахмурит, потом опять забудется и то смотрит на жениха косо и настороженно, то с любопытством слушает его, осматривает лицо украдкой. Засмотрится и опять улыбнется.
Коралловый тяжелый нагрудник, как красный панцирь, плотно облегает грудь. Как красный чешуйчатый шлем, на голове ее кашмау из кораллов. Дорогие серьги, янтари, монисты с дымчато-палевыми камнями в червленых серебряных оправах надела она сегодня. В этом панцире из драгоценностей невольно хочется быть поосанистей и построже. У Зейнап тяжелые светлые косы. Когда она распускает волосы, то целые потоки льются ей на плечи. Она все старается придать выражение бесстрастности своему широкому, ярко-румяному лицу с густыми черными бровями, но не удается. Так и брызжет огонь из ее прищуренных глаз, ждет она плясовой. Хочет выказать удаль... Скоро, скоро свадьба, начнутся шутливые драки девушек-подружек с женихом и его дружками из-за невесты.
По избе, укрыв колени вышитыми полотенцами, расселись гости. На скатертях поставлены напитки, яства: водка в бутылках, кумыс в бочатах, брага в кожаных турсуках, топленое масло и сметана, жареный ячмень, сыр, мед в остроголовых посудинах, пресные лепешки.
Могусюмка играет на курае, заливается, как соловей. Плавно струится мелодия, словно родник журчит по камням.
Богатырь Салават молодой,
Камчатная шапка на твоей голове, —
печально затянул однообразный напев старик Ирназар.
В степном Урале пал прошел,
Стоит горелая трава.
В руках горячего коня не удержать, —
высоко выводил он своим старческим, дрожащим голосом.
Смелый батыр Салават
На боярские усадьбы
Палы пускал...
Песнь оборвалась. Женщины внесли котел с вареной бараниной.
— Эй, куллама, куллама готова!
— Биш-бармак, биш-бармак! — засмеялся Могусюм.
Лапшу и вареное мясо разложили в чашки. Кулламу ели руками, за что и прозвали её биш-бармак — «пять пальцев». Ирназар повел сказ про старину.
— Жил на реке Симе в горах Юлай старик, башкирский старшина.
Тихо заиграл курай. Печальный напев сливался с печальным рассказом Ирназара.
— Заводчик Твердышев узнал, что в земле его железа много. Пришли на Сим солдаты, погнали Юлая с земли. Не хотел уходить Юлай-ага. Собрал он своих башкир и стал воевать с заводчиками. Юлаевых джигитов побили и выгнали с Сима. Ушел старик на новое место и стал горевать. Но был у него сын Салаватка. Малый умел складывать песни и красиво играл на курае. «Не горюй, атый, — сказал он. — Вот я подрасту и прогоню Твердышева, тогда мы вернемся в родной урман и заживем в горах на реке Симе...» Пятнадцати лет от роду Салаватка батырем стал. Когда в степи Пугач собирал народ с горных заводов, звал с собой башкир. Послал гонцов к Салавату...
Старик рассказал, как Салават с войском пришел на помощь к Пугачу, как вместе они сражались, как погиб Пугач, как Салавата в лесу окружили. Долго сражался он, обломал палицу, так много врагов зарубил, что совсем иступилась шашка. Остался Салават без оружия, забрали его, заковали в кандалы и увезли в Уфу. И сидел он там за решеткой в колокольне, пел песни. Башкиры ездили в город — слыхали.
Снова запел старик:
С ружьем ходил к Миассу-озеру,
Да врагов было много, побить не удалось.
Хоть и не мог я неприятеля уничтожить,
Но живой пока надеждой живу.
Тут дедушка Шамсутдин, тощий, худенький старичишка, с седой бороденкой, с единственным зубом, торчавшим сбоку из его оскаленного рта, спросил:
— А знаешь ли, как у башкир для самого первого завода землю купили? Один раз приехал купец. С ним вместе девка молодая, красивая приехала. Этот купец хитрый был человек. «Подари мне земли», — попросил он башкирского родоначальника. «Скажи, сколько же тебе надо земли и зачем?» — спросил тот. «Да совсем немного». — «Зачем тебе?» — «Девку мне надо замуж выдать, и жених у нее есть, да по нашему закону нельзя свадьбу на чужой земле справлять. Я бы на малом клочке молодых повенчал». Родоначальник подумал и сказал: «Чтобы жениться, немного земли надо». — «Конечно, — ответил купец, — я много не прошу. Дай мне столько земли, сколько прикроет лошадиная шкура».
Родоначальник согласился. Убил купец лошадь, освежевал ее и разрезал шкуру на тонкие ремни, а потом связал их и обвел огромный круг. «А теперь эта земля наша», — объявил он и велел уходить старым жителям.
— Это сказка!
— Часто я такие рассказы слыхал, — с печальной насмешкой сказал Могусюмка, — каждый по-своему рассказывает. Кто говорит, что шкуру медведя разрезали, а еще я слыхал, будто так землю татарский хан в свое время отнял.
Старики стали спорить с ним.
Могусюм запел тонко и протяжно:
Вырубаются наши леса,
Только на Куль-Тамаке тихо,
Не звучит топор.
Неужели и сюда дойдут лесорубы?
Жаль, сердцу больно...
Но настанет время, и снова будут великие
леса на Урале,
Зашумят сосны...
А пока будем веселиться.
Пока еще далек от нас враг-топор,
откованный на заводе...
Заиграл курай, ударил барабан, зажурчала плясовая. Могусюмка играет на дудке и сам гудит, подыгрывает горлом в такт песни.
