Зейнап все видела. Во дворе было много разговоров, и каждый старался угадать, почему кинулся Могусюмка с кинжалом на Султана, но никто ничего не мог понять. Одна Зейнап все понимала. Но она стояла, не шелохнувшись, не вскрикнув. Красивая, злая, бессердечная. Такой она показалась каждому, кто хоть немного пожалел избиваемого Могусюмку. Многие из бедных башкир, работавших на Султана, хоть и толпились и кричали, что надо бить башлыка, но в душе жалели его. Страшна была им в своем безразличии к Могусюму молодая жена Темирбулатова.
Вскоре бай пришел к ней.
— Тебя чуть не убили! — сказала она с притворным радушием.
— Да...
— Как я жалею тебя!.. — Она склонила свою голову к нему на плечо.
Султан просиял: «Она действительно любит! Вот когда познается настоящая любовь! В таком несчастье она со мной!»
— Покажи кинжал, которым он тебя ранил. Этот кинжал у тебя?
— Да! — радуясь и млея, отвечал старик. Он сейчас отчетливо понимал, как верно поступил, послав за исправником.
Он побежал, принес кинжал.
— Я сам схватил его за руку. Я его замучаю, этого Могусюмку, — сжимая кулаки, свирепо прошипел Султан.
И вдруг он увидел, что жена смотрит на него, чуть прищурившись, холодно и враждебно. Он несколько испугался, а она, заметив это, тотчас же опять стала улыбаться.
Вечером к крыльцу подкатил тарантас. Раздались крики, и, расталкивая любопытных, к дому двинулся Тимофеич. За ним шел исправник.
— Эй, посторонись, дай дорогу! — закричал полицейский.
— Что у тебя, братец? — спросил исправник, встречая Темирбулатова. — Тебя убить хотели? Могусюмка пойман?
Темирбулатов с гордостью рассказал о поимке башлыка.
— Кой его черт занес к тебе? — прищурив глаза, спросил Иван Иваныч.
— Я его заманил. Привлек, знал его склонности... Раскроем все нити, многоуважаемый Иван Иванович. Он ударил меня кинжалом. Скажу вам, что он замыслил поднять восстание и склонял меня.
— А ну, представь мне его сейчас! Я сам с ним поговорю.
Ввели Могусюмку со связанными за спиной руками. Тимофеич поставил его на колени.
— Кто таков? Откуда? — рявкнул на него Иван Иваныч.
Могусюмка молчал.
— Ты Могусюм? Вот про тебя говорят, что Могусюм, как, верно это или нет?
Могусюмка делал вид, что не понимает.
— Может, ты кого другого поймал? Или у него язык вырван, как у того башкирина в «Капитанской дочке»? — спросил исправник у Султана.
— Нет, есть язык! — сказал бай.— Это Могусюм настоящий!
— Могусюм, Могусюм! — подтвердили Гильман и Гулякбай, со страхом и злобой глядя на связанного.
— Ты что же задумал? Забыл, как вашему брату рвали ноздри и клейма ставили? Сколько вас сослали в старину? Ты что же это, баранья башка, разбойничаешь? Бунтовать вздумал против порядка? Ты, говорят, тут народ смущаешь. Это ты, подлец, мутишь башкир? Хочешь, чтобы башкиры с ума посходили? Уж кое-где есть такие подлецы, кричат, что их притесняют, землю у них берут. Это твои дела? Да я тебя, сукиного сына, в порошок изотру! За коим лешим тебя принесло в степь? Ты же жил в горах? Ну, отвечай, или язык отнялся? Бунтовать народ явился? Ты что молчишь? Ты знаешь, кто я таков? Да он, братец, — обратился Иван Иваныч к Султану, — одурел, или он в самом деле по-русски не понимает?
— Он всяко понимает, Иван Иваныч только хитрый карак, запирается...
— За что ты ударил хозяина? Какие у тебя с ним счеты? Смотри, брат, я во всем разберусь, и лучше развязывай язык вовремя... А ну, бери его, — обратился Иван Иваныч к уряднику.
Афзал подсобил поднять Могусюмку на ноги.
— Так не будешь говорить? А ну, дай ему по роже...
Тимофеич ударил башлыка по лицу. Гильман и Гулякбай с восхищением переглянулись видя такое обхождение начальства. Могусюм не проронил ни слова.
— Ладно, — прикрикнул Иван Иваныч, видя, что башлык упорствует, — мы тебя бить не будем больше!.. Тимофеич, бери бумагу там, в кузове тарантаса, да будем составлять протокол. Так это он, по-твоему, замыслил поднять восстание на Урале? — обратился исправник к Темирбулатову.
— Я государя-батюшку люблю, — сказал Султан, — и разбойника вязал. Я все скажу, как сам понимаю.
Когда Султан вышел, Иван Иваныч посоветовал Тимофеичу, знавшему башкирский язык, потолковать с Могусюмом по-свойски.
***
...Веревки давили грудь, резали руки, ноги. Весь день слышал, как возле амбара ходили люди, ругались по-башкирски и по-русски. Могусюм ночью слыхал, как возился Афзал за дверью, как он высекал огонь и закуривал. Афзал — собака Султана, сел караулить. Вдруг в ночной тишине щелкнул замок. Могусюм насторожился. Тихо приоткрылась дверь. Женщина в платке скользнула во мрак.
— Могусюм! — позвала она.
Он вздрогнул, забился. Зейнап подошла, дотронулась до его плеча, нащупала веревки и разрезала их. Могусюм освободился, вырвал тряпку изо рта.
— Ты? — спросил он горячо, и она увидела во тьме амбара его блеснувшие глаза.
— Я, Могусюм... Вот твой кинжал и пояс... — сказала она. — Возьми их... Скорей беги! Сейчас все спят.
— А караульный?
— Он мертв.
— Ты?.. Это ты?..
Зейнап молчала. Подкравшись из-за угла, изо всей силы она ударила Афзала кинжалом в спину. Удар был верен. Афзал тихо склонился набок, а затем свалился в траву.
— Зейнап, я тебя давно ищу, никто не мог сказать мне, куда ты исчезла. Какое горе, жена богача!..
Казалось, им овладел припадок ревности.
— Торопись, Могусюм...
— Бежим вместе!
— Беги, твой конь здесь, я вывела его. Стоит кому-нибудь войти, и все погибло. Я остаюсь тут... Я жена Султана... Грех... Я не могу... Закона не переступлю... Никогда не уйду...
— Идем... Идем!..
— Я жена Султана и не пойду... Закон запрещает... Я буду проклята... Беги скорей! Сейчас выйдет кто-нибудь.
Ночь была черная, кое-где на небе светились звезды. Глаза Могусюма, привыкшие в амбаре к темноте, разобрали крыши домов. У сарая темнел силуэт настороженного, поднявшего голову коня.
— А ты здесь останешься? А-а!.. — в ужасе воскликнул Могусюм, хватая ее за руки и прижимая их к своей груди.
И вдруг она вырвалась и исчезла. На миг Могусюмка задумался. Конь стоял перед ним. Он не был трусом, но понимал, что один ничего не сделает. Нужны товарищи. А Зейнап исчезла. Ее нет. Где она?
Вдруг конь заржал и нетерпеливо ударил копытом, а где-то в стороне в темноте кто-то, видимо, спросонья стал лениво приотворять скрипящую дверь, кто-то кашлянул... Могусюм шагнул вперед, тронул ладонью шерсть на шее своего жеребца. Он быстро вскочил на него, тронул коня ногами, натянул поводья, разогнал его по двору, перескочил бревенчатый заплот и помчался вскачь по спящей улице.
