— Мне кажется, Зверев — авантюрист, подставное лицо, а фактический хозяин Хэнтер, — сказал генерал гражданскому губернатору, когда исправник ушел.
Он вызвал адъютанта.
— Темирбулатова ко мне!
Султан был уже допрошен прокурором и жандармским полковником. Султан и генерал-губернатору ответил то же. Он твердо стоял на своем, что бежать разбойнику помогла жена.
Во время этого разговора на улице послышалась солдатская песня.
Губернатор молча прошелся по кабинету, подошел к одному из окон и распахнул сначала одну, потом другую раму.
Э-эх, зачем я тебя провожала,
Жар безумный в груди затая! —
хлынуло в комнату.
Под окнами двигался сплошной поток блестящих штыков. В длинных белых рубахах, перепоясанных широкими ремнями, и в белых фуражках с большими козырьками от солнца шагали устало, но браво усатые солдаты. Они возвращались с ученья, из степи. Их приучали ходить в зной, чтобы на будущий год отправить на Арал и дальше через море в пустыню, в поход на Хиву. Эти белые рубахи и белые фуражки должны спасти их от смертельной жары.
Вы не вейтеся, русые кудри,
Над моею больной головой...—
гремело внизу.
Рота за ротой ползли, как огромные стальные щетки с косой щетиной. Вся улица превратилась в сплошную белую реку. Губернатор взял Темирбулатова за плечо и подвел к окну. Тот невольно зажмурился.
Меж отрядов пехоты иногда проезжал на коне старший офицер, младшие офицеры шагали пешком.
Пи-ишет, пи-ишет Царь турецкий,
Пи-ишет ру-у-усскому царю,—
подходила под окна новая песня, и с ней новый широкий и дружный строй белых рубах.
Эх, всю Рас-с-с-ею завою-ю-ю,
Сам в Рассею жить пойду!
Когда смолкала вдруг песня, слышно было, как под окнами по песку тысячи сапог глухо, но устрашающе грозно держали дружный шаг. И в этом ритмичном звуке, который подобен был ходу часов, силы и согласия было больше, чем в громкой песне.
Двое молодых высоких офицеров в белом шли рядом, впереди белого прямоугольника, кажется, наслаждаясь, что шагают в ногу с этакой громадиной.
Солдатушки, бравы ребятушки,—
запевал в рядах тенорок.
А где ва-а-аши же-ены?
Наши же-е-ены — ружья заряже-ены, —
хором подхватывала вся улица.
Вот где на-а-аши же-е-ны!
— Ты чувствуешь, чем это пахнет, Султан Мухамедьяныч? — спросил губернатор.
Потом прикрыл окно и невесело вздохнул, как бы неохотно возвращаясь к допросу, не сулившему ничего хорошего Султану.
— Что же ты хочешь, чтобы я отдал приказ посадить тебя в тюрьму? — Губернатор знал Султана прежде, жал ему когда-то руку, благодарил за помощь, оказанную голодающим. — Ты не до конца откровенен, и поэтому разговор будет прост. Я тебе не верю! Пеняй на себя. Именем императора, последний раз...
— Жена, ваше высокопревосходительство! — низко кланяясь, твердил Султан.
Губернатор приказал позвать есаула Медведева.
— Вот, Темирбулатов пойдет с вами проводником на ловлю Могусюмки, — сказал он, показывая на Султана. — Я тебя, подлец!.. — вдруг крикнул генерал. — Ты что думаешь, самый богатый человек в губернии, так мы будем с тобой церемониться? Ты же шпиона приютил. Его башкиры схватили, возмущенные его словами. Ты не надейся, что он сбежал. Мы поймали его снова, на этот раз он сознался, что ты помог ему бежать. Нет, голубчик, я тебя так просто из своих рук не выпущу!.. Ты забудь, как шутки шутить со мной! Надвое, подлец, играешь! Знай: это у меня уж не первый случай! — сказал губернатор.
В этом году выловили несколько лазутчиков в оренбургской степи. Они пытались поднять восстание киргизов.
Губернатор и генералы были извещены из Петербурга о происках Хивы, о позиции афганского шаха и о кознях англичан. У губернатора свои лазутчики в Хиве. Он знал через них, например, что туркмены ненавидят хивинского хана.
Русские готовились к походу на Хиву с трех сторон. С берегов Каспийского моря, где в составе отряда — терские казаки, апшеронцы и дагестанские мусульманские сотни, а проводниками — туркмены.
Из Оренбурга должна пойти пехота, а также уральские казаки и башкирская конница.
А с востока, как знал губернатор, в новый поход подымались участники недавнего марша на Бухару.
В тот же день пришло известие, что в деревне Юнусовой на дом Султана Темирбулатова совершен был налет и жена его бежала с разбойником Могусюмкой.
Губернатор озаботился искренне, тем более, что новость была не из приятных. «Возможно, что в самом деле она помогла бежать Могусюмке... Тогда, может быть, Султан невиновен?» — подумал он, узнав об этом вечером за ломберным столом, и сказал любезно:
— В таком случае жаль ее. Исправник говорит, что она молода и очень мила.
— Да, говорят, прехорошенькая, — подтвердил гражданский губернатор. — И убила своей рукой... Безумие, конечно! Преступная страсть!..
— Какой скандал в нашем магометанском обществе! Значит, был мезальянс... Темирбулатов, старый дурак, высоко оценил себя...
— Да, ваше высокопревосходительство...
Помянули, что на днях приезжает из Петербурга на службу старший сын Темирбулатова, выпущенный из корпуса офицером.
— Надо сознаться, что в магометанстве многое нравится мне, — шутливо говорил губернатор.
Все заулыбались почтительно.
— Позвольте королем... Отлично понимаю магометанство! Серьезно, господа! Но вот явился ко мне, тоже из Петербурга, получивший там образование башкирин Ахметзянов и толкует о желательности открытия светской школы для башкир.
— Что значит — светские школы у башкир? — спросил стриженный ежом, с острыми огромными усами поляк-генерал, недавно приехавший в Оренбург.
— У них все школы при мечетях и учителя — муллы. Грамоты своей нет. Учатся писать по-арабски, по-татарски, по-турецки, — стал объяснять гражданский губернатор. — Так предполагают, чтобы коран преподавали муллы, а остальные предметы — учителя недуховные. Но тогда пришлось бы башкирам свою письменность изобретать. Пока они желают открытия новых русских школ для своих детей. А знаете ли, разбойник Могусюмка, говорят, не хочет писать по-арабски, так пишет башкирские слова русскими буквами. Ахметзянов тоже что-то в этом духе проповедует.
— Вон чего захотели! — шутливо молвил генерал-губернатор. — Нет уж, пусть молятся аллаху и в наше общество не лезут! Своих разночинцев достаточно!
Появился лакей с мороженым на подносе.
