Но вот минули годы. Развился ум в Настасье, достаток давал ей время подумать, книги учили многому, умный муж не таил от нее того, что сам понимал, смело судил о жизни людей. А про Гурьяна много говорили. И вот теперь, в беде не забыл он свой завод, пришел, живет в лесу, помогает людям. Ей теперь казалось, что все это походит на вычитанное в книгах.
Глава 35
В КАБАКЕ
А Гурьян со Степкой, подъехав в этот день к одному из кабаков, слезли с лошадей, привязали их к перилам почерневшего резного крыльца и вошли в помещение. В задымленной табакурами низкой комнате за непокрытыми тесовыми столами пили заводские.
— Здорово живешь, Павел Митрич, — подошел Гурьян к целовальнику.
— Поди, пожалуй... Эх, ты! — изумился сиделец, разбитной малый с намасленной головой и вороватыми глазами. — Давненько, давненько не бывал... Откуда бог несет?
— Мимо ехал, да на дым завернул... А где дым, там и огонь. Подай косушку водки да пошабашить собери... Грибков не забудь, — присел Гурьяныч.
— Мокро в урмане-то? А скоро уж мороз.
— Никола в избу загонит, да уж не первую волку зиму зимовать.
Разговоры в кабаке затихли.
— Хлеб да соль, Никитка, — обратился Гурьяныч к одному из заводских. — Али не узнал?
— Пошто не узнал? Помню, помню, — поскреб черноглазый скуластый мужик в затылке. — Здорово, мастер... Каким ветром занесло?
— Да все тем же. А как у вас?
— У нас теперь строгое обращение произошло.
Никита подсел к Гурьянычу. Ударили по рукам. Подошли рабочие от других столов.
— Сход завтра, становой приехал.
— Как же так?
— Да так!..
— А как ты?
— А что? Станового ему ли бояться? — сказал кто-то из рабочих.
— Ты на руднике живешь? — спросил Никита.
— А ты откуда знаешь?
— Да уж слыхали. Слухом земля полнится. Все робишь?
— Роблю, — ответил Гурьян.
Его товарищи, кричные рабочие, распустили слух, что живет он под рудником совсем в другой стороне, чтобы отвести подозрение от Варвары.
— Видно, позабыл свое огненное заведение. Как тебя к молоту, не тянет?
— Мы, брат, слыхали, ты к родным приходил, да опять в лес обернулся, — сказал один из сидевших.
— Мало ли чего врут...
— Это верно, людям делать нечего, они врут, — подтвердил Никита. — А вот работу прекратим на заводе, тогда всю зиму сказки слушай. Да по кабакам шляться будем, пока не пропьемся. Знаешь, как врут! Будто родные в дом тебя не пустили, а ты им «красного петуха» пообещал.
— Чего придумают, — молвил мастер.
— И вот, слыхать, ты с Могусюмом поссорился?
Гурьян смолчал.
— Это уж не врут, это правду говорят, — продолжал рабочий. — Теперь Могусюмке в завод стыдно глаза показать. Люди уж слыхали, как он за мусульманскую веру хотел воевать и тебя зарезать. Верно, убить тебя хотели?
— Вранье!
— Скажи, как врут! А говорят, говорят, брат, — продолжал Никита, видно не веря Гурьянычу, — будто у них мечта заводы срыть.
В кабак ввалилась толпа заводских.
— Павел Митрич, почтеньице! — ломали они шапки, кланяясь сидельцу — Под крест, Митрич!
— Не могу-с, — решительно отрубил кабатчик. — С великой бы душой, но не могу-с, нынче в долг не даем-с. Надежды на вас нет. Как компания, управление то есть, так и мы...
— Студено на дворе-то, пообогреться бы...
— На плавильную печь греться-то ступай.
— Да будет тебе жаться, черта ли ты боишься? Вон она, голубушка, лежит. Сымай — перекрестим... — Мужик кивнул на толстую книгу, лежащую на шкафу.
— Никак не могу-с. Васет-то немец прогнал мужиков с рудни, а они по записи в долгу-с. Ищи, значит, ветра в поле? Много с ваших крестов разживешься. Крестами-то вы богаты, да совести нет. Две-то черты на бумаге перекрестить долго ли, а как отдача?
— Так не дашь?
— Нет-с, конец долгам.
— Смотри, худо будет!.. — обозлился беззубый мужик с всклокоченной бороденкой.
— Не стращай... Стражник-то у шабровсидит, он тебя за буянство живо заворотит...
— Ах ты, язви тебя! Пусти-ка, ребята...
Рабочие сдерживали его.
— Конпанию желаю угостить, а он жалиться! Кому так и под крест, да и на слово. А тут деньги вперед. С немца пример брать желаешь? А в вино-то зелья медного либо табаку подмешаешь...
— Ты побасенки-то о зелье оставь, — загорячился Митрич.
— Найдем на тебя управу. Расскажем, как на погребе воду в бочата льете, — разошелся мужичонка. — Знаем, откеда плисовые-то штаны добываются... У-у, ироды, до самого царя дойдем!..
— Порфишка, не бунтуй! — окликнул его Гурьяныч.
Заводской обернулся.
— Бра-атцы, Гурьяныч! — закричал он, кидаясь к мастеру.
— Вовсе ты, Порфишка, беззубый стал, — молвил Гурьян. — Здорово!
— Здорово, брат!..
— А ты слыхал, — обратился Гурьяныч к кабатчику, — как Никола-летний на праздник комаров зазывал?
Смысл этого вопроса был темен и, как показалось сидельцу, таил угрозу. Гурьяна побаивались, его искала полиция, он был неуловим, а вот вдруг вышел и открыто сидит в кабаке. Да еще в такое время, когда становой на заводе. И не боится. Видно, у него сила.
Митрич смутился и стих.
— Эх, мастер, ломают кричную! — заговорил серьезно Порфишка. — Да ты, поди, знаешь все?
— Откуда мне знать?
— Говорят, у нас, мол, железо плохое, этаким-то способом много хорошего железа не выкуешь, мол, стыдно так работать, когда везде машины. Нам, говорит, сортовой стали вашей не надо. Такое наделают без вас, и нечего лезть в это дело. Теперь, говорит, железо в степь надо везти, сортовой стали там не надо, а что попроще. Мол, теперь в орде переселенцы живут, да и самим ордынцам русское железо и чугун нужны. Да ты слыхал, об этом уже жалобу писали?
— Не слыхал.
— Писали... Не мы, грамотные-то есть: Ванька Рябов, кричный мастер, купец Захар Андреич да школьный учитель Пастухов.
— Учитель?
— Как же! Они, брат, все прописали и отправили в Петербург. Булавин у нас школу открыл, исхлопотал в городе, там ребятишек учат, учитель приехал, все ходит на завод и любит беседовать с нашим братом. Так жалоба обратно пришла, и дали им по шее!
Все засмеялись.
— Митрич, поди-ка сюда, — подозвал Гурьяныч. — Подай на всех. — Он отдал кабатчику несколько серебряных монет.
