Ему пришло в голову, что если деньги всему виной, то надо их бросить, бросить все прочь, отказаться от денег, от стен от этих.
«Разве я побоюсь? Зачем мне богатство, этот дом, амбар, трехсаженные стены, через которые никакой пожар не перемахнет?»
Захар все боялся пожара с тех пор, как в избушке у лесника видел сон, будто дом его загорелся. Поэтому построил такой каменный забор. Если бы даже загорелся весь завод, его дому ничего бы не сделалось. И заводил дружбу с офицерами ради богатства, дела, семьи.
— «И все же подпалили меня!» Захар еще не хотел верить, что в этом богатом — полная чаша — доме может явиться горе, что все созданное его руками разваливается, что он осрамлен, поруган. «Не помогли замки и стены!»
Опять вспомнил он бурю в лесу, свой сон в избушке лесника. С тех пор всегда ему казалось, что ждет его в жизни буря такая же, как гремела тогда. Он ждал ее суеверно, страшился...
***
Настя поднялась на сопку, и завод на мгновение виден был внизу. Стало совсем светло.
В лесу тихо. Ветер все не разойдется, но порывы его становятся сильней, зашумит по вершинам деревьев и пронесется вдаль. В ветвях огромных сосен целые сугробы, снег льется из них белым рассеивающимся в воздухе потоком, как водопад с высокой отвесной скалы.
Гнедой конь подымается на крутую гору. Снова открылся внизу завод. Он виден над вершинами деревьев, что тянутся снизу из-под скалы к дороге, на которой от удара встречного ветра приостановилась лошадь всадницы.
Там за белым полем — пруд, черные домны и сараи. Нижний поселок уткнулся своими крышами в обступившие его снежные сопки, как в тяжелые пуховые подушки.
Вот и перевал. Настя толкнула коня ногами в бока и понеслась.
Порывы ветра становятся чаще. Зашумит лес, шум пронесется вдаль, не успеет стихнуть, как уж несется новый порыв. И все реже и короче промежутки тишины, лес все шумней, все сильней и сильней прокатываются по его вершинам невидимые шумы, все тревожней деревья. Вот уже застонали сосны. Звуки начинают сливаться в сплошной грозный, рокочущий гул. Из ветвей деревьев текут не слабые ручейки, а хлещут сплошные потоки снега, ветер подхватывает их, наносит пока еще низкими волнами на дорогу, набивает снежную пыль в конскую шерсть, засыпает Насте лицо, бьет в глаза и слепит.
Несколько раз Настя ошибалась, принимала выворотни за Варварин курень. Дорогу, как казалось ей, знала она хорошо, с мужем не раз ездила в горы. В этой стороне года три подряд у башкир поляну косили. И косили и собирали ягоду.
Курень все же явился. Дым валил, метался на ветру, поленницы замело. Теперь уж уголь не жгут.
Настя подъехала, спрыгнула с коня, вошла в дверь. В избенке все спали.
— Варвара! — позвала Настя.
— Кто это? — раздался женский голос.
— Встань.
— Что надо? — сипло и испуганно спросила Варвара.
Она поднялась с кровати и увидела Настю Булавину. Варвара не могла опомниться и вся дрожала от страха. Смутно вспомнила она какие-то разговоры, что Настя Булавина была не то невестой, не то любовницей Гурьяна.
— Что тебе? — спросила она.
— Гурьян у тебя?
— Зачем?
— Гурьяна надо.
— Нету его у нас.
— Его ищут, сейчас казаки нагрянут, донос сделан, что он у тебя... Я ночью хотела ехать, да опоздала.
— Гурьян! Гурьян! — тревожно заговорила Варвара, кидаясь в угол, за печь.
Гурьян проснулся и вышел босой, огромный. Настя посмотрела в его глаза впервые за много лет.
— Что тебе?
— Уходи, тебя ищут. Выдали...
— Чего же бояться! — усмехнулся Гурьян.
— Чего бояться! Какой смелый! Вон Кольку Загребина — в кандалы... Дай-ка воды! — обернулась Настя к хозяйке.
Варвара подала ковшик.
Обе женщины стали собирать Гурьяна. Настя обвязала его кушаком, как, бывало, мужа. Он оделся потеплей, но полегче.
— Кто выдал? — спросил он.
— Посошков и Запевкин узнали. Офицеры у нас вечером были, сказали — тебе конец... Кто выдал, не знаю.
Дед Филат проснулся, сбегал за конем. Гурьян и Настя вышли вместе. Оба вскочили на лошадей.
— Я с тобой поеду, — сказала Настя. — Мне этой дорогой нельзя на завод ворочаться, на казаков напорюсь. Я круговой тропой вернусь.
Они поехали рядом. Варвара молча смотрела вслед им, стоя на ветру босая, в одном платьишке.
Въехали в лес. Гурьян расспрашивал про завод, потом приостановил коня. Настя рассказывала, что Пастухова высылают, что пороли рабочих.
Кажется, один миг прошел, а уж тропа расходилась. Опять остановили коней.
— Ну, я сюда, — сказала Настя. — Прощай!..
— Прощай!..
— Не забывай!..
Гурьян взглянул тревожно, словно она тронула больное место.
— Варвару не забывай! — сказала Настя бойко, сильно толкнула ногами коня и рывком дернула узду.
Гурьян глядел вслед ей.
Она поехала быстро, но вдали осадила коня, завернула, махнула рукой и крикнула:
— Гурьян!
Точь-в-точь, как тогда, девкой на огороде, когда он ее поцеловал единственный раз в жизни.
— Прощай!.. — крикнула она и понеслась под гору, как черный ком в белой снежной пыли.
Настя скакала обратно на завод, не замечая, что разыгрался буран; он уже не пугал ее так, как с утра, когда въезжала она в лес. Теперь и лес стал родней и ближе; она не страшилась его, зная, что сделала доброе дело.
Никто не ехал в это утро ни в лес, ни из лесу, никто не видал ее.
На въезде в завод в волнах снега проехала стороной от нее группа всадников. Это казаки отправились ловить Гурьяна. Все закутаны башлыками. «Им еще только ехать в этот лес придется, там невесело и ждет неудача», — подумала Настя и на миг стало жаль, что в такую погоду едут люди зря, мучаются.
Она подъехала к дому, открыла калитку, ввела коня, бросила поводья, кинулась в дом.
— Я была в лесу! — сказала она Захару, который вскочил из-за стола. — Еле доскакала обратно. Честное дело, Захарушка, я сделала: может, человека спасла. Да ты что всполошился-то? Вернулась ведь. Да и дорогой все о тебе думала.
— А ты не обманываешь меня?
— Бог с тобой! А не веришь — убей... Струсила в лесу, ехала обратно, так к тебе хотелось, домой... По дому соскучилась...
Ей хотелось сказать, что она любит Захара, привыкла к заводу, жизнь свою не променяет ни на что.
Захар и верил и не верил. Он вспомнил о гибели Темирбулатова.
Случая не бывало, чтобы башкиры, какие бы лихие казаки ни были, напали на войско. Никто не ожидал. Султан еще накануне клялся, что поймает и задушит Могусюмку. И вдруг пальба сверху — и ему смерть.
