— А Мишка нравится тебе? — спрашивала Оля у Настасьи.
— Нет!
— И все ей не нравятся!
Подруги пошли вниз к мосту.
— Так не люб тебе Мишка? — допытывалась Олюшка.
— Нет, не люб, — отвечала Настя. — А вот это кто идет?
— Это с кричных...
— Твой жених идет! — с насмешкой крикнула Ольга, и девушки бросились врассыпную.
— Берегись его! Это Гурьян Гурьяныч, сейчас забалует... — закричали они Насте.
С моста в гору брел черный от копоти темно-русый лохматый мужик богатырского вида, в рваной, прожженной одежде.
Настя не побежала. Она искоса улыбнулась, глядя на заводского мастера. Тот раскрыл глаза широко, сверля ее взором, а она, закрывшись краешком платочка, вдруг прыснула со смеху. Лохматый молодой богатырь, пройдя несколько шагов, остановился и оглянулся назад.
— Настя, беги! — кричали рассыпавшиеся по скалам девушки.
Но Настя не уходила. Чуть не целую минуту стояли они, безмолвно глядя друг на друга. Настя — стройная, с лицом бело-розовым, тугим, что называется кровь с молоком, с кораллами на белой шее, с деланно наивным, озорным взглядом голубых нежных глаз. И Гурьяныч — лохматая и темная громадина, словно куском черного железа выкатившийся от всех этих гремящих за рекой печей, из-под навесов.
Настасья прошла мимо, не глядя на Гурьяныча. И тот, как бы удивившись чему-то, покачал головой и пошел своей дорогой.
— Так что же его бояться? — все с той же наивностью спросила подружек Настя. — Он совсем не страшный.
— Вот так «не страшный»! Это тебе обошлось! Погоди, он забалует в другой раз, сажей измажет. Ты не гляди, что у него борода, он еще молоденький, только лохматый, как медведь, из него волос лезет, как из зверя.
— Видишь, его прозвали Гурьяныч, как мужика, хоть ему еще и с парнями можно на улице водиться.
Девушки рассказали, что Гурьян в самом деле молод, ему еще нет и тридцати, и что жил он со старухой, дальней родственницей, да та померла.
— У них вся семья перемерла. Сам он из староверов, но с башкирами якшит — дружит, по-нашему. Свою старую веру позабыл, только за бороду еще держится.
Настя уже слыхала, что староверы с башкирами сходятся; для них что никониане, что мусульмане — один черт.
— Ох, он и здоровый! На ярмарке медведя поборол.
— На пруд купаться ходит. Люди видели, сказывают, как медведь, смотреть страшно, — рассказывала Олюшка.
— Ах, стыд какой! — завизжали девки.
— Этот Гурьяныч, по прозванию Сиволобов, — первый мастер на заводе и всех старых превысил.
— Он не вдовый? — спросила Настя.
— Нет, холостой... А тебе что?
— Да просто так, — не смущаясь, ответила Настя.
— Нет, уж, видно, тебе понравился.
Тут Настя покраснела.
— Как, не боишься?
— Да он, видать, смирный.
— А погляди, как он на башкирских праздниках бушует. Начнет на сабантуе бороться, кидает людей о землю.
— Ты не видала, как башкиры на празднике с завязанными глазами палками бьют горшки? Это у них разные игры такие. Башкиры орут, обвяжут ему лицо — смотреть страшно: все убоятся, что он подглядывает. Все равно Гурьян как дубиной размахнется — черепки летят.
— Что же тут худого?
— А ты что заступаешься?
— Да просто так.
— Вот смотри, скажем ему...
— На гулянку придет — половицы ходуном ходят. У Залавиных на свадьбе топнул — доски в подполье продавил.
На другой день Гурьяныч, умытый, в новой рубахе, пришел, сел на камень на лужайке и стал смотреть на девушек.
— Ты только не балуй, — говорили ему.
Он смешно почесал бороду.
— Жениться будешь? — подсела к нему Олюшка. — Возьми меня. Нравлюсь?
— Все хороши...
— Эх, Гурьян, что я знаю... Хочешь, тебе скажу? Только смотри, молчи, не подавай виду. — Олюшка прыснула.
Лицо Гурьяна обмякло.
— Ну, скажи, скажи, чего давишься?
— Кудиновых племянница в тебя влюбилась... Настька! Ей-богу!
Олюшка лукаво взглянула на мастера.
— А тебе нравится она?
Гурьяныч нахмурился и вдруг, подняв лицо и почесав нос кулаком, подмигнул.
— Еще не знаю! Надо приглядеться.
Однако заметно было, что он сильно смущен.
Девушки обступили его.
Ольга вдруг схватила Настю и подтолкнула ее вперед.
— Ну вот, посиди с ним.
Девушки быстро переглянулись и вдруг со смехом разбежались во все стороны. Даже обычно смирная Катюша Запевкина, сидевшая напротив Гурьяныча на другом камне, сорвалась с места и умчалась на скалы, как горная коза.
— Посидите вдвоем! — радостно крикнула она сверху.
Настя, нимало не стыдясь, что осталась вдвоем с Гурьяном, присела с ним рядом.
— Скоро уж плотину откроют, вода пойдет, — сказал Гурьян.
Разговор с плотины перешел на завод, потом на доменную печь. Стал Гурьян рассказывать. Откуда только взялись слова!.. А Насте любо слушать. В разгар беседы вернулись подружки, и у Гурьяна вдруг язык отнялся.
— Ну, я пошел! До свиданьице! — поклонился он, снявши картуз.
Девушки диву дались.
— Он уж из-за тебя и кланяться научился, — изумленно сказала Олюшка.
На Ивана Купалу стояла жара. Девушки бегали друг за другом с ведрами, обливаясь.
Настя заметила, что из-под обрыва в конце улицы появился Гурьян. Он опять брел с завода.
— Погодите-ка, подружки, — сказала она и побежала к колодцу. Набрала ведро воды и притаилась за воротами.
Девушки играли у забора как ни в чем не бывало. Настя смотрела в щелку. Когда в просвете мелькнула русая борода, она толкнула калитку, в два прыжка догнала Гурьяна.
— Что, Гурьян Гурьяныч, жарко? — воскликнула она и обкатила его с головы до ног.
Мокрый Гурьян погнался за ней. Настя весело пустилась наутек. Оглянувшись, увидела она, что мужик догоняет. Настя кинулась в переулок.
Тут место глухое. Слева шел высокий забор, справа — огороды, вдали чернела чья-то баня.
— Не смей трогать, — с оттенком каприза сказала девушка, останавливаясь. — Смотри!.. — добавила она строго и серьезно.
Гурьян вдруг обхватил ее своими тяжелыми руками, прижал к себе и крепко поцеловал в губы.
— Да ты с ума сошел! Ах ты!..
Стыд вдруг охватил девушку. Она ударила его кулаком в грудь и вырвалась. Перескочила поскотину и, забравшись в зелень овощей, остановилась.
