— Рэйн, — вымолвил Дэйв, — ты…
— И пальцем к ним прикасаться не сметь, помню, помню, — скучающе протянул тот, присаживаясь на корточки; капюшон не то спал, не то незаметным движением скинулся с его головы.
Это был симпатичный молодой человек с гривой русых волос. Светло-карие глаза его странно отливали в жёлтый — и взгляд этих глаз был очень… пугающим.
Они смотрели так, будто оценивали, как удобнее вцепиться тебе в горло.
— Привет, малышка, — улыбнулся Рэйн. — Будем знакомы.
Всего лишь улыбнулся, но Таша почти ощутила волчьи клыки у себя в шее.
— Меня зовут Рэйнер, а тебя?
Таша сжала губы.
Он не причинит мне вреда.
Ему приказано не причинять.
Не дождавшись ответа, оборотень укоризненно поцокал языком.
— Это невежливо, молчать, когда тебя спрашивают о чём-то. — В его бархатистом голосе проявились нехорошие нотки; они могли показаться мурлыкающими, но Таша скорее назвала бы их рычащими. — Да и новые знакомства заводить полезно, как думаешь?
— Рэйн!
Таша молчала.
Она продолжала молчать, даже когда его дыхание обожгло ей щёки.
Жадное, нехорошее дыхание.
— Значит, не хотим быть вежливыми, да? — прошептал Рэйн.
Ты не причинишь мне вреда. Не причинишь.
Не причинишь, не причинишь…
— РЭЙН!
Наверное, ещё с минуту оборотень, не мигая, смотрел ей в глаза.
Потом, быстро отвернувшись, грациозно встал — и, вернувшись к костру, как ни в чём не бывало устроился подле него.
— Как думаешь, Дэйв, — лениво потянувшись, протянул Рэйн, — может, когда наш чёрный друг с ней наиграется, то отдаст нам?
— Хочешь сказать, тебе.
— Упрямая девочка. Ты же знаешь, у меня к ним слабость. Думаю, мы с ней… поладим. Одной породы, в конце концов.
Как бы жутко ни становилось Таше при мысли о том, что уготовил ей Воин — то, что с ней мог сделать Рэйн, представлялось куда отчётливее.
И от этих мыслей впервые за вечер ей стало по-настоящему страшно.
— Ещё раз приблизишься к ней — убью.
Новый голос, прозвучавший где-то в стороне, был негромким, чуть хрипловатым. Не угрожающим: просто констатирующим факт.
Казавшимся иным, чем запомнился Таше по снам и единственному их разговору.
Наёмники мгновенно съёжились, замкнувшись в молчании с подобострастным оттенком. Человек в чёрном, шагнув вперёд из теневых отблесков, встал у костра и задумчиво сложил руки на рукояти меча; огонь высветил рваные полоски шрама на его щеке.
Таша зажмурилась прежде, чем встретила его взгляд.
Она не могла отвернуться, но не желала играть по правилам того, кто сломал её жизнь.
— Понравился мой подарок на первый бал? Важное событие в жизни каждой девушки. — Его голос был почти нежным. — А ведь этот трюк с очарованием довольно прост в исполнении, особенно если материал подходящий. Я в своё время даже не замечал, как его применяю. У тебя это в крови, пусть ты это и не используешь… немного практики, и на следующем балу моя помощь не понадобится.
Закрыв глаза, Таша слушала тишину.
— Ты бы хотела, наверное, знать, почему ты здесь? Чего мы ждём? Что я хочу?
Она могла не отвечать, но не могла не слушать. И забыться — тоже. Это было хуже, чем смерть, хуже, чем пытки: лежать перед ним марионеткой с обрубленными нитками, лежать и знать, что ты ничего, ничего, ничего не можешь сделать…
Его плащ зашуршал вдруг совсем близко.
Таша вздрогнула, когда чужие пальцы легко коснулись её руки, но удержалась от того, чтобы взглянуть на него. Следом исчезло ощущение давления на ладонь, с которым она успела свыкнуться — Палач снял платок, которым Алексас перевязал её рану. Невесть откуда повеяло мятой, зверобоем и подорожником.
Когда ладони ласково коснулось что-то прохладное и вязкое, успокаивая боль приятным холодком, Таша хотела вывернуть руку — и не смогла. И лишь беспомощно лежала, пока враг возился с её раной, с издевательской бережностью втирая в кожу целительную мазь.
— Не бойся. Я не причиню тебе вреда. Ты слишком хрупкая и дорогая игрушка, чтобы так бездарно тебя испортить. — Она почувствовала, как шёлк платка вновь обвивает руку, затягиваясь крепким узелком; следом услышала, как Палач встаёт. — Сколько лет я замыкал этот круг… ах, девочка моя, если бы ты только знала, как много интересного ждёт тебя на уготованном мною пути! Так и тянет рассказать — но, увы, испорчу эффект…
Холод мурашками побежал по Ташиной спине, когда он поставил её на ноги. Одной рукой прижав к себе — пальцы его теперь пахли мятой, — цепкими пальцами другой взял за подбородок, заставив вскинуть голову.
— Посмотри на меня.
Она лишь зажмурилась крепче: вдруг осознав, что от него не пахнет ничем иным, кроме этой проклятой мяты, будто его тело было лишь сгустившимся воздухом.
— Я ведь могу и заставить. — Он говорил так тихо, что голос почти сливался с шипением огня. — Но если будешь послушной, сниму заклятие.
Вдалеке глухо заворчала громом грозовая туча.
Таша медленно разомкнула веки.
Его глаза были серыми, отливающими в голубой. Светлыми, совсем не злыми, жуткими в своей участливой человечности.
Таша никогда не знала, что такое ненависть. Ей просто некого было ненавидеть.
Сейчас ненависть была единственным, что у неё осталось.
Если бы только можно было разбить в кровь это лицо, ударить, избить, разодрать — чтобы он ощутил хоть сотую часть её боли; если бы можно было отнять у него всё, что ему дорого, стереть это в порошок, в прах — но у него, верно, и нет ничего, чем бы он дорожил…
Я хочу, чтобы ты умер, мразь. Хочу, чтобы ты лежал мёртвый, холодный, в земле, где только черви составят тебе компанию…
Он усмехнулся как-то странно… весело?..
А потом разжал руки, отступил на шаг — и Таша поняла, что стоит на ногах. Сама.
— Пытаться бежать или перекинуться не советую. — Палач с интересом ждал её реакции. — Не забывай, кто я. Далеко не убежишь, сильно не навредишь.
Она посмотрела на амадэя, чьи одежды казались отрезом ночной тьмы. Обвела взглядом наёмников у костра, стену леса вокруг маленькой площадки, отвесный обрыв позади.
Опустила глаза на тело Джеми у своих ног.
— Он просто спит. Ничего серьёзного. Правда, сон его будет долгим.
Плевать, что попытка бегства обречена, думала Таша. Было бы плевать, если бы не…
— Освободи Лив. И мальчишек. — В её голосе не было страха. — Я же у тебя, ты своего добился.
