Сначала она услышала. Противный хруст и судорожный, прерванный выдох.
Потом увидела — как Арон странно вздрогнул.
Выдернув клинок, вонзённый со спины, Палач швырнул чужой меч на землю. Его собственный клинок истаял чёрным дымом, как и плащ; алые огни, сквозившие в лесной чаще, растворились в ночи.
— Жаль, — повторил Лиар, прежде чем исчезнуть во мгле.
Ещё миг Таша смотрела на багрянец, расплывавшийся по лезвию золотистого клинка. Ещё миг смотрела, как Арон заваливается набок.
Смотрела — и не верила, не в силах была верить своим глазам.
— Арон…
Он взглянул на неё. Улыбнулся: через силу, но даже сейчас — тепло.
От уголка его губ по подбородку пробежала струйка крови.
— Арон!
Рухнув на колени подле него, Таша лихорадочно коснулась ладонью его щеки:
— Нет, не умирай, пожалуйста, не умирай! Ты же не можешь, не можешь…
Подоспевший Алексас молча стиснул пальцами её плечо.
А потом улыбка Арона погасла, голова его откинулась назад — и в светлых глазах амадэя отразилась тьма чёрного неба.
Тьма, которую он уже не мог видеть.
Глава двенадцатая. Дорогами заговора
Небо светлело медленно и неохотно: рассвет с трудом плавил свинец туч. Ветер нёс вкрадчивый холод.
Джеми кинул в костёр ещё пару веток — пламя заглотило хворост с жадным потрескиваньем. Посмотрел на тёмную фигурку по ту сторону огня.
Таша, казалось, не сразу поняла, что произошло. Алексас уже закрыл дэю безжизненные глаза, а она всё ещё стояла на коленях, пытаясь что-то прошептать.
Осознание долго отказывалось приходить.
Но всё же пришло.
Потом Алексас крепко держал Ташу, пока она рвалась куда-то, даже не плача — воя, как раненый зверь: до хрипоты, почти без слёз, напрасно пытаясь сдержать крик. Он прижимал её к себе, говорил что-то мягко и успокаивающе… и в конце концов она будто бы успокоилась. Во всяком случае, не плакала больше, только дрожала, как в ознобе. Тогда Джеми, наконец сумевший перехватить контроль, решил оттащить тела наёмников в лесок и предать земле: поверженных противников нужно чтить. Трогать тело амадэя он не осмелился, но на всякий случай забрал его меч и нашептал кое-что, чтобы Таша не смогла подойти к обрыву.
Опасения были напрасными. Когда он вернулся, заодно набрав хвороста, девушка просто сидела подле Арона, обняв руками колени, глядя в его лицо, казавшееся спящим. Молча подпалив магией мокрый хворост, Джеми щелчком пальцев высушил одежду прямо на них и — сев напротив неё, скрывшись за языками пламени, — стал ждать.
Но за всё то время, что он ждал — ждал, когда она очнётся от своей боли, — она даже не шевельнулась.
— Таша…
Ответа он не дождался.
— Таша, скажи что-нибудь.
Она даже не моргала.
Джеми обошёл костёр и, присев на корточки, коснулся её руки:
— Посмотри на меня.
Ресницы её дрогнули, и она посмотрела. Без вопроса, без участия. Пустыми глазами.
Глазами того, кто умер вместе с лежащим на земле.
— Нельзя так. Нельзя, — голос сорвался на хрип. — Я… я тоже не верю, что всё закончилось так. Но мы должны идти дальше. Без него.
Не ответив, она вновь опустила взгляд.
Умирающий костёр трещал в пламенных судорогах.
— Пусти меня, — глухо сказал Алексас.
Джеми вздохнул; вздох вышел болезненно, каким-то толчком. Покорно прикрыл глаза.
Потом Алексас положил ладонь на её плечо — и когда он вымолвил её имя, два слога прозвучали мягко, словно шуршание бархата.
— Таша, он погиб. Примите… прими это. От того, что ты отказываешься в это верить, от того, что сидишь рядом, ничего не изменится.
Какое-то время он слушал тишину.
— Таша, ответь.
Она молчала.
— Вернись, или я верну тебя сам. Предупреждаю.
Она не слышала или не хотела слышать; и тогда Алексас, сплюнув в сторону, отстранился и вскинул руку.
Боль хлёсткого удара по лицу заставила её вздрогнуть.
Взглянув на него, Таша изумлённо прижала ладонь к горящей щеке.
— Прошу прощения, — спокойно произнёс Алексас. — Очнулась?
Она молча смотрела на него.
— Если собираешься сидеть так вечно, боюсь, у меня на тебя несколько иные планы. Как твой рыцарь, я забочусь о твоей безопасности, и долг велит мне вернуть тебя к жизни — любой ценой.
Таша, отведя глаза, вновь устремила взгляд на спокойное лицо с тонкой тёмной линией, протянувшейся по щеке от угла приоткрытых губ.
Слёз не было. Она не могла плакать. Не было ненависти. Не было боли.
Была только пустота.
— Я хотела бы уснуть, но не могу, — шёпот её был сухим, как мёртвые осенние листья. — Я хотела бы проснуться, но не могу.
Пустота, в которую она падала теперь, была куда страшнее той, из которой её выдернул Воин. Эта пустота была внутри неё: чёрная, бесконечная, страшная. Пропасть без границ, без дна.
Место, где раньше был Арон — и где теперь его не было.
— Я хочу, чтобы ничего этого не было. Хочу, чтобы это был просто сон. Ещё один кошмар.
— Это не сон. Он мёртв. — Голос Алексаса был непривычно жёстким. — А ты сидишь и ждёшь, что вот сейчас он откроет глаза и улыбнётся тебе, и всё станет, как было, но этого не будет.
Она не откликнулась.
— Таша, вспомни о сестре. — Взяв её руки в свои, он сжал пальцами её тонкие, перепачканные красным ладони. — Она ждёт тебя. Признай, что Арона больше нет, и иди дальше. Ради неё.
Таша неподвижно смотрела прямо перед собой
— Он мёртв, — повторила она наконец. — Мёртв.
Повторила, слыша себя со стороны, пытаясь поверить тому, что говорит.
Голос казался бесконечно далёким. Слова — лишёнными смысла.
— Не будет. Его больше нет…
…его больше нет.
И вдруг со всей отчаянной ясностью она поняла: он никогда не очнётся, никогда больше не улыбнётся ей, никогда не скажет «доверься мне», никогда, никогда, никогд…
Алексас смотрел, как она плачет. Давясь слезами, согнувшись пополам, уткнувшись лбом в его пальцы, содрогаясь всем телом. Глухо, страшно. Смотрел молча, сжав побелевшие губы, держа её руки так, будто она вот-вот могла исчезнуть.
Когда она затихла — так резко, словно слёзы вдруг разом закончились, — утёр манжетами рубашки её мокрые щёки и, встав, направился к шестёрке лошадей, всё ещё привязанных.
